много церквей. Летописи, говоря о нередких в те времена пожарах, обязательно упоминают о сгоревших церквах — двадцать, тридцать сгорело, а то и больше.

Конечно, все они были деревянные, иногда богато украшенные резьбой, но чаще отличные от избушек разве только маленькой главкой с крестом.

А духовенство стремилось показать, сколь велик и могуч был христианский бог в сравнении с божествами древними. И строились храмы белокаменные, красивые, пышные, поражающие воображение, высоко поднимающие вверх свои золотые или серебряные главы.

Власть церковная и власть княжеская при Андрее впервые на Руси соединились в крепком союзе. Служители церкви — Микула, Нестор и другие — распространяли рассказы о чудесах Владимирской иконы и ежечасно славили имя Андрея.

«Богородица любит нашего князя», — нередко повторяли они простолюдинам. А набожному и одновременно властолюбивому князю они беспрестанно твердили: «Строй, украшай храмы. И вкусишь ты вечное блаженство на небесах, а на земле славу».

Да, на земле славу Андрей стяжал. До наших дней дошло немногое из того великолепия, что строили безвестные зодчие по его велению. Любуясь этой уцелевшей белокаменной красотой, мы называем также имя князя, кто поручал зодчим строить, как сказано в летописи, «в память собе».

Откуда пошло село Любец?

Старики крестьяне все помнят, все знают, что передали им когда-то их деды, а тем, в свою очередь, их деды. Так вьется и не обрывается веревочка древних преданий за многие столетия, за многие поколения.

Имя князя Андрея Боголюбского до сих пор живет в памяти народной. По крайней мере, десяток мест на Владимирщине — озера, села, леса, клязьминские старицы и излучины — молва народная связывает с Андреем.

Вот одно предание.

Жил некогда на берегу Клязьмы, на опушке дремучего леса, зверолов Епифанко с семьей. Доставлял он ко двору Юрия Долгорукого и сына его Андрея шкуры медведей, бобров, соболей, куниц.

Однажды зимним вечером в самый рождественский сочельник поднялась метель. Сидел Епифанко в своей избушке и рассказывал внукам сказки. За малым окном выл ветер, а в избушке было тепло, лучинка на светце потрескивала.

Вдруг послышался конский храп и чей-то голос:

— Эй, отворяй!

— Кто такой? Недруг аль друг? — спросил Епифанко.

— Отворяй, замерз, — послышался хриплый голос.

Епифанко отворил низкую дверцу, вышел во двор, глянул сквозь щель в воротах и увидел всадника на заиндевевшем коне. Он узнал князя Андрея и поспешил распахнуть ворота.

— Охотился, отбился от дружинников, заплутал, — едва ворочая языком, объяснил Андрей.

Епифанко помог спешиться закоченевшему князю, повел его в избу, снял с него покрытый снегом плащ — корзно, снял сапоги, укутал тулупом. Хозяйка собрала ужин, какой был, напоила нежданного знатного гостя заветной брагой-медовухой, уложила спать на полатях.

А наутро, когда утихла метель, Епифанко показал князю дорогу на Боголюбов.

В благодарность за свое спасение Андрей подарил Епифанке лесные и луговые угодья по правому берегу Клязьмы — от устья речки Нéрехты до оврага Студеного.

И с той зимы начали возле Епифанкина двора строиться переселенцы с юга Руси, срубили они деревянную церковь во имя Рождества Христова. А через сколько-то лет выросло на берегу Клязьмы село Рождествено. Владели им князья Ковровы — потомки самого младшего внука Юрия Долгорукого, Ивана Стародубского.

Одно столетье сменялось другим. Богатело село Рождествено, расположенное возле паромной переправы, на дороге из Москвы и Владимира на Нижний Новгород.

В 1778 году село преобразовалось в уездный город Ковров. Сейчас там от старины остался лишь собор XVII века, но зато прославился город на весь мир своими заводами.

А посеялось зерно славы города Коврова в тот стародавний метельный вечер, когда простой зверолов пригрел заблудившегося князя.

И еще предание об Андрее Боголюбском.

Будто плыл он на ладьях вместе со своей дружиной вниз по Клязьме и остановился на ночлег под сосновым бором, не добравшись до Епифанкина двора пятнадцати верст. Утром поднялся он на высокую гору, глянул вверх по реке, глянул вниз по реке, увидел на низком левом берегу Клязьмы черемуховые, осыпанные белым цветом рощи по гривам, увидел дальние лесные просторы… И будто бы сказал он: «Любо мне здесь».

По его велению построили на том месте сторожевой пост, а позднее основали монастырь, который в 1764 году был упразднен. И остались после монастыря село Любец и церковь XVII века…

Еще перед войной занесла меня судьба к тому прекраснейшему на Клязьме высокому берегу. А когда начал я книги писать, то купил в том маленьком селе домик и поселился там. В саду выстроил я себе для занятий неказистый сарайчик — светелочку с двумя окошками, поставил там стол из сосновых некрашеных досок и складной стул… И забегала по бумаге моя авторучка.

Как-то приехал ко мне племянник — большой художник, обладавший веселой кистью и сердцем зодчего-хитреца. Нашел он мою светелочку скучной и раскрасил ее разными красками. На глухой стене, выходившей на деревенскую улицу, изобразил он большую, с чистыми белыми листами книгу, сокола, парящего над развесистым дубом, и самого Андрея Боголюбского, скачущего на вороном коне. Князь вместо меча размахивал огромной авторучкой, а его алый с черными и белыми запятыми плащ развевался по ветру.

Окна моей светелочки глядят прямо в лес. И когда я работаю там, то наблюдаю белок, синиц, щеглов и пеночек, а однажды увидел даже лису.

Люблю я Любец, дышу его чистым сосновым и черемуховым воздухом, и пишется мне там привольно.

Случается, приезжают ко мне мои друзья, весною и осенью приходят школьники из ближайшего Коврова, а летом пионеры из соседних лагерей, приплывают туристы на лодках. Тогда я откладываю в сторону лист бумаги, рассказываю любознательным гостям о своих прежних странствиях, об Андрее Боголюбском, передаю историю села Любец, слышанную мною от старых любечан.

Особенно дороги мне гости юные. Веду я их на высокую гору над Клязьмой, показываю им сверху необъятную ширь Клязьминской поймы, а потом шагаю с ними вдоль берега к Любецкой церкви.

Как красиво она стоит на высоком берегу, над крутою излучиной Клязьмы! За десятки верст, словно два платочка, белеют стройная шатровая колокольня и сам храм с одним куполом.

Несколько лет подряд с большой горечью подходил я к церкви. Она медленно погибала. От времени накренился купол, алчные люди сорвали железо с крыши, пытались выбить отдельные кирпичи стен, легкомысленные кладоискатели ломами выворачивали белокаменные плиты пола, искали подземный ход.

Какой же мог быть подземный ход у обыкновенной сельской церкви! И старое кровельное железо совсем проржавело и никуда не годилось. И кирпичи со стен