потом к Вячеславу, теперь к отцу. Андрей знал — придет день, и достанется она ему[10].

По древнему преданию, писал ту икону евангелист Лука. Часто приходил к ней Андрей молиться. Подобной красоты лика ни на одной иконе он не видывал никогда. С невыразимой печалью и любовью смотрели на него со стены кроткие глаза богородицы. Будто знали те глаза, предвидели, сколько великих страданий предрешено перенести ее любимому сыну, ласково прильнувшему к ней.

Часами стоял Андрей перед иконой на коленях. Он молился столь же страстно, самозабвенно, как, случалось, кидался в самую жестокую сечу, как в неистовом гневе бил сапогом безвинного человека. Он просил богородицу помочь ему с честью и славой вернуться в родной Владимир. Если поможет, дал он обет — всю жизнь ей служить.

Андрей приблизил к себе попов[11] Вышгородского храма, Микулу и его зятя Нестора. Часами беседовал он с ними, слушал их велеречивые повести о многих чудесах, совершившихся якобы перед иконой. И щедрой рукой сыпал золото и серебро на украшение храма.

Однажды, вернувшись к себе в терем после тайной беседы с Микулой и Нестором, он собрал своих шурьев Кучковичей, своих верных дружинников, отроков — детских, дворян, челядь и сказал им, что явилась к нему во время молитвы сама богородица и повелела идти в Суздальскую землю.

С восторгом приняли дружинники речь княжескую. И в ту же ночь Андрей потихоньку от киевлян и от отца — «без отне воле» — выкрал знаменитую икону и ускакал со своей дружиной на север.

Юрий «негодоваша на него велми», — бесстрастно записал летописец.

Вместе с Андреем отправились в долгий путь Микула и Нестор. Они везли на санях драгоценную икону, закутанную в золотые парчовые ризы, и по дороге всем объясняли, что богородица «сама сошла» со стены храма.

Был у Андрея верный слуга Кузьмище Киянин (Киевлянин) родом из Киева. Знал он хорошо грамоту, потому приблизил его к себе Андрей и повелел ему подробно записывать все об иконе и о ее «чудесах».

Позднее это сочинение было названо «Сказания о чудесах иконы Владимирской Богоматери» и дошло до нас в списках XVI и XVII веков. Оно написано тем образным ярким языком, на каком говорили наши далекие предки. Там славятся деяния князя Андрея, его «боголюбие», подробно описываются «чудеса», случившиеся с иконой.

Не в Ростов, не в Кидекшу на Суждали, где жили младшие братья, направил своих коней Андрей.

Записал Кузьмище, как в двенадцати верстах от Владимира, на пригорке, близ того места, где Нерль впадает в Клязьму, запряженные в сани кони вдруг стали. Их хлестали бичами, они не шли дальше. И икона несколько раз вываливалась из саней.

И остановился княжеский обоз. С того дня Микула и Нестор начали служить благодарственные молебны. Они рассказывали богомольцам, что князь видел дивный сон: явилась к нему сама божья матерь и велела строить город тут, на берегу Клязьмы.

Место оказалось весьма удачным. И князю подальше от бояр жить было безопасней, и будущая крепость запирала водный путь по Нерли и по Клязьме.

В «Сказаниях» написано о радости великой по всей Суздальской земле, что вернулся князь Андрей Юрьевич в свои родные края.

Надо полагать, оно так и было: радовались недавние переселенцы-дворяне — «милостники», которым раньше жаловал («миловал») князь поместья и усадьбы, радовались ремесленники и посадские из «мизиньиных» городов: Владимира, Юрьева-Польского, Переславля-Залесского, Ярополча, Стародуба-Клязьминского. Князь Андрей любит здешний край, значит, защищать их будет. И придет мир в жилища посадских: только бы боярам слишком воли не давал.

Ну а простой народ — смерды и хлебопашцы? Молва ходила, что задумал князь новые крепости и храмы строить. А коли так, найдется смердам и хлебопашцам работы, найдется и хлеба кусок; значит, и у них были причины для радости.

А знатные бояре Суздаля и Ростова не знали, что думать. Мир придет на их землю — это ладно. Да больно крут был князь — никому не давал спуску. Как бы не посягнул он на старинные права бояр — самим решать все дела на вече, как бы не протянул он свою властную руку на их усадьбы, высокими тынами окруженные, да на закрома в амбарах дубовых. Молчали до поры до времени бояре, запершись за воротами тесовыми, ждали, что будет.

Ждал и Андрей, что скажет отец про его самовольный уход из Вышгорода. Слыхал стороной: на одном пиру великий князь сказал про сына: «Вот придет весна, заставлю неслуха по своей воле ходить».

Одно было у Андрея оправдание: не сам захотел покинуть Киевские земли, а… богородица велела уйти в Суздальские края и построить там новый город Боголюбов.

Прошел год. Андрей затаился на берегу Клязьмы, а отец его все пировал в Киеве.

Наступила весна, и примчалась к Андрею страшная весть из Киева: скончался его отец — великий князь Юрий.

Летопись за 1157 год о его смерти сообщает так:

«Пив бо Гюрги (Юрий) у осменика[12] у Петрилы, в тот день на ночь разболеся, и бысть болезни его 5 дней. И преставися Киеве Гюрги Володимиричь князь Киевскый месяца мая 15 в среду на ночь». Возможно, был он отравлен.

В день его смерти в Киеве поднялось народное восстание, терем Юрия и дворы ненавистных суздальцев подверглись разграблению: «…избивахуть суждалцы по городом и по селом, а товар их грабяче…»

И с того часа вся Русь в страхе стала ждать, что будет. Ждали — разгорятся новые распри за Киевский стол. Придет с краев залесских, с берегов Клязьмы со своей ратью тот, у кого и отец, и дед, и прадед были великими князьями. И скажет он: «Хочу сесть на их столе».

С тревогой ждали киевляне нашествия. Будет Андрей мстить за убитых суздальцев, жечь терема, хаты и землянки. Ждали киевляне месяц, другой. А князь Андрей все не шел на Киев, все медлил. Стало киевлянам ведомо — изгнал он несколько боярских семей из Ростова и Суздаля, изгнал самых верных слуг отца своего Юрия, а иных заточил в темницу. Через Киев проследовали изгнанные Андреем из Суздаля четверо его младших братьев со своей матерью, греческой царевной. Они поплыли за море, в Царьград. Киевляне полагали: собирает Андрей полки и тайно, как, бывало, его отец, сговаривается с половцами, чтобы идти большой ратью на Днепр.

Но Андрей не искал союзников среди недовольных князей, и к половецким ханам не посылал послов, и войско свое не собирал.

Спрашивали киевляне друг друга: «Неужто не захотел