Он протянул руку, и я заметила, что Джонатан принес мне мой потрепанный экземпляр «Разума и чувств».

– Спасибо.

– Уже темнеет. В сумерках лучше не возвращаться домой одной.

– Все всегда ходят вместе ужинать.

– А ты почему не ходишь?

– Не хочу.

Я положила книгу в рюкзак, и мы перешли улицу. Обычно я терпеть не могу светскую болтовню, но любопытство взяло верх.

– А ты почему не ходишь?

– Мне нужно работать. По субботам и воскресеньям я работаю барменом в «Иллийни Инн». Ты там бываешь?

– Нет.

– Ты должна как-нибудь прийти. Например, когда я работаю.

– Я не хожу в бары.

– О…

Джонатан закинул рюкзак повыше на плечо, и с минуту мы шли молча.

– Ты когда-нибудь думала о том, чтобы вступить в команду на чемпионат? Эрик попросил меня подумать, и я, наверное, соглашусь.

– Нет.

– Почему нет?

– Я не хочу.

– Должна же быть какая-то причина.

– Это будет слишком для меня.

– Из-за домашних заданий?

– Я могу справиться с академической нагрузкой, но два раза в неделю я работаю волонтером в ветеринарной клинике, а в воскресенье вечером играю в шахматы. Для меня этого достаточно.

Мне требовалось больше времени на отдых, чем большинству людей. Нужно было прийти в себя, чтобы спокойно спать и читать и быть одной.

– Если ты так увлекаешься шахматами, то почему ждал до последнего курса, прежде чем вступить в клуб? – спросила я.

– Это мой первый год здесь. Я перевелся из Северо-Западного университета.

– О.

Внезапно Джонатан остановился.

– Спасибо тебе за то, что ты в буквальном смысле единственный человек, которому я это сказал и который сразу же не спросил почему.

Я тоже остановилась.

– Не за что.

Несколько секунд он смотрел на меня с недоуменным видом, а затем мы снова тронулись с места.

– Почему от тебя всегда пахнет хлоркой?

– Ты правда хочешь получить ответ на этот вопрос?

– Да.

– Я плаваю почти каждый день. Для физической нагрузки. У меня был скачок роста позже, чем у остальных, поэтому в детстве я не играл в футбол или баскетбол. Если не начать в раннем возрасте, потом уже никогда не догнать. Но я хорошо плаваю. Извини, если тебя беспокоит запах. Кажется, от него вообще не избавиться, он даже после душа не исчезает.

– Мне не мешает.

К тому времени мы подошли к моему общежитию, поэтому я оставила Джонатана стоять на тротуаре и направилась к двери. Прежде чем я добралась до нее, он крикнул:

– Ты должна подумать о подготовке к чемпионату!

– Подумаю, – ответила я.

Но я не стану этого делать.

Чикаго

Август 2001 года

Полдень. Я жду Аннику у входа в театр, когда она выходит в окружении детей. Она держит за руку маленького мальчика и наклоняется, чтобы обнять его, прежде чем он бросится в долгожданные объятия матери. Дети разбегаются к своим родителям, машут на прощание друг другу и кричат «до свидания» Аннике. Она машет в ответ, и ее лицо озаряет улыбка. Улыбка становится шире, когда она видит меня, и я говорю себе, что принять ее приглашение было правильным поступком. Как я уже сказал ей по телефону, это всего лишь ланч. Чего я ей не скажу, так это того, что у меня был ужасный день и что, когда она оставила последнее голосовое сообщение и я услышал ее голос, все стало не так скверно. Анника – идеальное противоядие от любого плохого дня.

Она подходит ко мне.

– Похоже, у тебя настоящий фан-клуб, – говорю я.

– Я нахожу детей приятнее большинства взрослых.

Ее заявление меня не удивляет. Дети рождаются без ненависти, но, к сожалению, некоторые из них уже в раннем возрасте учатся пускать ее в ход как оружие, и никто не знает этого лучше Анники. В ней всегда было что-то детское, что, вероятно, позволяет ей легко находить с детьми общий язык. А еще это причина, почему взрослые часто недобры к ней. Они ошибочно полагают, что это указывает на недостаток интеллекта или способностей, а ведь и то и другое неправда.

– Я прихватил ланч, – говорю я, поднимая повыше пакет из «Доминика».

В супермаркете отличный отдел готовых блюд навынос, а поскольку именно там я с ней столкнулся, то решил, что этот вариант не хуже любого другого.

– Но это я же тебя пригласила. Мне полагается платить.

– В прошлый раз ты заплатила. Теперь моя очередь.

За последнюю неделю влажность значительно упала, и воздух кажется почти сносным. Мы направлялись в сторону Гранд-парка. По пути Анника снова молчит.

– Что-нибудь случилось? – спрашиваю я. – Ты какая-то тихая.

– В прошлый раз я слишком много болтала. Я нервничала.

– Не стоит. Это всего лишь я.

Кажется, весь Чикаго решил пойти сегодня в парк. Мы пробираемся сквозь толпу и находим свободный пятачок на лужайке. Я достаю из сумки сэндвичи и чипсы, протягиваю Аннике бутылку лимонада, а для себя открываю кока-колу.

– Ты принес свою доску, – замечает она, указывая на сумку, которая лежит на траве рядом с нами.

– Я подумал, ты будешь не против партии.

В основном я думал, что это ее успокоит. Шахматы всегда были для нее одним из лучших способов общения.

– Мне бы очень хотелось сыграть. Но я, наверное, уже заржавела. Ты, скорее всего, выиграешь.

– Я, скорее всего, выиграю, потому что я лучше тебя.

Ей требуется секунда, чтобы понять, что я шучу, и она улыбается.

Анника прекрасна, когда улыбается.

Вокруг нас люди играют во фрисби, многие – босиком. Пчела кружит вокруг лимонада Анники, и я отгоняю ее. Когда мы заканчиваем есть, я раскладываю доску, и мы расставляем фигуры.

Почти все в Аннике кажется изящным и хрупким. Ее руки намного меньше моих. Когда я впервые встретил ее, то столько времени проводил, изучая их, пока она обдумывала свой следующий ход, что я не мог не задаться вопросом, каково было бы держать одну из них в своей. Но когда Анника играет в шахматы, в ней чувствуется абсолютная безжалостность. Она едва могла смотреть на меня, когда я в первый раз провожал ее домой, но она всегда смотрела на шахматные фигуры с сосредоточенностью лазерного прицела, и с тех пор мало что изменилось. У нас получается интересная партия. Анника, по ее выражению, «заржавела», но играет жестко, и я это понимаю, потому что никогда не забуду, как мы играли в первый раз: тогда она разнесла меня в пух и прах.