На этот раз победил Джонатан. Я пустила в ход все свои навыки, но их все равно не хватило, и он заслужил победу.

– Спасибо, – сказал Джонатан. – Это была отличная игра. – Джонатан насвистывал, собирая свои вещи.

Наша партия продолжалась так долго, что все уже разошлись ужинать. Когда я взяла свой рюкзак и повернулась в сторону двери, Джонатан схватил свой и пошел вместе со мной. Я отчаянно надеялась, что это просто потому, что мы оба идем к двери, и что по пути к ней он будет молчать, но я ошиблась.

– Хочешь, догоним остальных? Поедим пиццы?

– Нет.

– Ты действительно хорошо играешь в шахматы.

– Я знаю.

– Ты давно играешь? – не унимался он.

– С тех пор, как мне исполнилось семь.

– Ты давно в шахматном клубе?

– С первого курса.

В нем было, наверное, шесть футов два дюйма против моих пяти футов четырех дюймов, и ноги у него были намного длиннее моих. Мне пришлось ускорить шаг, чтобы соответствовать его темпу и отвечать на вопросы, которыми Джонатан продолжал забрасывать меня. Это было несправедливо, ведь я не хотела отвечать или вообще идти с ним рядом.

– Ты всегда знала, что вступишь в клуб?

– Нет.

Я случайно обнаружила шахматный клуб через три недели после того, как заселилась в общежитие: в тот день я позвонила родителям, сказав им, что бросаю учебу, и попросила приехать за мной на следующее утро. Предыдущие двадцать дней я провела в парализующем водовороте громких звуков и неприятных запахов, подавляющих стимулов и сбивающих с толку социальных норм. В общем, на меня свалилось гораздо больше того, с чем я могла справиться. Родители забрали меня из школы в середине седьмого класса, и дальше мать обучала меня на дому, так что переезд в общежитие колледжа стал особенно внезапным и пугающим. Дженис Олбрайт, болтливая брюнетка из Алтуны, штат Айова, которую университет случайно назначил моей соседкой по комнате, казалось, легко преодолевала стремительный натиск студенческой жизни, а я тем временем застряла в лабиринте, делая неправильные повороты и отступая назад. Я тянулась за Дженис, как струйка дыма, которую она никак не могла стряхнуть, одинокая фигура в море обнимающихся парочек и компаний друзей, смеющихся и шутящих по дороге на занятия. Я ходила за ней на лекции, в библиотеку и в столовую.

В то воскресенье Дженис и две ее подруги вернулись в нашу комнату в общежитии вскоре после того, как я со слезами на глазах позвонила своим родителям. Одна из них села рядом с Дженис на кровать, а другая устроилась на краю моей. Я сидела, скрестив ноги практически у подушки, и появление девушки заставило меня нырнуть под одеяло с книгой и фонариком – маневр, которым я пользовалась с детства, когда мне полагалось спать, а не читать. Был сентябрь, и наша комната, в которой не было кондиционера, большую часть времени напоминала сауну. Под одеялом было почти невыносимо, воздух стал душным и горячим.

– То, что ты так выглядишь, еще не значит, что ты можешь быть странной, – сказала девушка.

Я замерла, надеясь, что она обращается не ко мне, но тут же поняла, что как раз ко мне. Я достаточно часто слышала разные вариации этих интонаций, когда делала что-то, что люди считали странным или необычным. «Она же такая хорошенькая», – удивлялись они, словно то, как я выгляжу, и то, как себя веду, были взаимоисключающими факторами. Я действительно хорошенькая. Знаю это по двум причинам: люди говорили мне это всю мою жизнь и у меня есть зеркало. Иногда я задавалась вопросом, насколько хуже люди относились бы ко мне, будь я уродиной. Я никогда не думала об этом долго, потому что была почти уверена, что знаю ответ.

– Не груби, – приказала Дженис.

– Что не так? – удивилась девушка. – Это же правда странно.

Хотя Дженис редко разговаривала со мной за те три недели, что мы жили вместе, она никогда не была груба со мной. А однажды, на второй неделе нашей жизни в общежитии, когда у меня катастрофически не хватало чистой одежды, Дженис показала мне, где находится прачечная, и научила пользоваться стиральными машинами. Мы молча стояли бок о бок, складывали чистую одежду и убирали ее в корзину, которую Дженис привезла в нашу комнату.

Внезапно я снова перенеслась в среднюю школу, и меня охватил ужас, которого я не испытывала уже много лет. Я просто хотела, чтобы меня оставили в покое, и задрожала, когда мои глаза наполнились слезами. Капли пота выступили на лбу, а воздух под одеялом заканчивался. Теперь я никак не могла показать свое лицо.

– Почему бы вам, девчонки, не пойти без меня, – сказала Дженис. – Мне нужно нагнать с домашкой.

– Господи, да ты просто мечта, а не соседка, – ответила одна из девушек.

– Забудь о ней, – сказала другая. – Она не твоя забота.

– Я не против за ней присмотреть. Кроме того, это все равно что пнуть щенка. – Дженис произнесла это тихо, но я услышала.

Тихий щелчок двери возвестил об их уходе, и я вылезла из-под одеяла и жадно начала глотать воздух.

– Зачем кому-то вообще пинать щенка?

– Незачем.

– Тогда почему ты так говоришь?

– Это всего лишь выражение.

Я вытерла щеки тыльной стороной ладони. Чем усерднее я пыталась остановить поток слез, тем быстрее они падали. Некоторое время мы обе молчали, и слышалось только мое сопение, пока я пыталась взять себя в руки. От дальнейшего унижения меня спас телефонный звонок, и Дженис поднялась, чтобы ответить.

– Привет. Да, это Дженис, – услышала я ее голос.

Затем она вытянула шнур до предела, чтобы взять телефон в коридор и поговорить с кем-то наедине, чтобы я не слышала. Через несколько минут она вернулась, повесила трубку и опять села на край моей кровати.

– Иногда я скучаю по своей старой комнате. У меня шестеро братьев, но я поздний ребенок, и сейчас они все разъехались. Но я помню, как это было, когда мы все жили вместе. Они сводили меня с ума. Трудно не иметь места, где можно побыть одной.

Я не произнесла ни слова, и все же Дженис, казалось, точно знала, о чем я думаю и что чувствую. Как же ей это удалось?

– На улице так жарко. Я подумывала сходить в столовку студенческого союза выпить лимонаду. Почему бы тебе не пойти со мной?

Я не хотела этого делать. Мои родители обещали, что приедут утром, чтобы забрать меня из этого кошмара, и я хотела снова залезть под одеяло и отсчитывать минуты до их появления. Но какая-то часть моего мозга понимала, какое одолжение Дженис мне делает, поэтому я сказала:

– О’кей.

Пока мы шли к зданию студенческого союза, Дженис указала на ветеринарную клинику:

– Я слышала, там нужны добровольцы. Тебе стоит пойти и поговорить с ними. Вероятно, им не помешают люди, которые были бы добры к животным.

Я кивнула, но у меня не хватило смелости сказать ей, что утром меня здесь не будет.