– Что вы мне голову морочите своим футболом! Какое этоимеет отношение к папке?

– Прямое! Вы сами говорили: из секретной части ондокументы вынес, а с территории нет. Так? Гвардейский спортивный клуб находитсяна территории штаба. Так? Поручик там часто бывал, он ведь голкипер. Так? Вобычное время в клуб посторонние попасть не могут, нужен пропуск. Ноодиннадцатого ворота откроют для публики. Само собой, для немецких футболистовтоже. Они наверняка будут переодеваться в клубе, где ж еще? Понимаете?

– И что вы предлагаете? – недоверчиво спросилштабс-ротмистр.

– Во-первых, приглядеться к немецкой команде. Оченьвозможно, что бородатый – один из игроков. Во-вторых, надо поместить своегочеловека в нашу команду. Там на щите объявлений, пониже афиши, написано, чтонакануне мэтча в Немецком клубе будет совместный товарищеский ужин. Ну, а еслибородатого среди немцев не обнаружится, устроим в клубе засаду в день игры, ивозьмем шпиона прямо с папкой!

– Я вижу, вы уже изъясняетесь в первом лицемножественного числа, – съязвил Козловский, глядя на часы.

Было три минуты десятого.

Голос студента стал вкрадчивым:

– Я, между прочим, на первом курсе увлекался футболом.Потом надоело, бросил. Но ради отечества готов снова поиграть. Был хавбеком, номогу попробовать и голкипером…

На линии щелкнуло. Вместо звонкого тенорка раздалсяглуховатый, с развальцой бас:

– Ваше благородие, я из прачечной. У них тут на широкуюногу, целый взвод узкоглазых стирает-паритутюжит. Даже телефон есть. Со мнойхозяин, господин Лю. Меточку признал, нашел по книге адрес. Предтеченскаяулица, дом 5. Фамилию вот только не разберу. Может вы поймете? Ну-ка, ходя,скажи господину начальнику.

В трубке заскрипело, потом сладкий певучий голос пропел:

– Здластвуй, натяльника! Сяо-мита.

– Что?

Козловский сильно, до боли прижал раструб к уху.

– Сяомито. Гаспадина Сяомито. Холоая гаспадина,много-много стилай.

«Господин Шмит», что ли? Неважно. Главное, есть адрес.

Ну, эскадрон, шашки наголо! Марш-марш!

– Хорошо в Питере летом. Одиннадцатый час вечера, асветло, – заметил фон Теофельс, прикладывая к газетному листу картоннуютрафаретку с вырезанными квадратиками.

Немножко поколдовал, подвигал туда-сюда и стал переписыватьна бумажку буковки, проглядывавшие сквозь дырки.

Тимо, в фартуке и белых нарукавниках, убирал со стола. Наужин он подал нежнейшую отварную спаржу в ветчинных завертышах и фрикасе из кроликапод винным соусом – пальчики оближешь.

Над замечанием относительно петербургского лета Тимозадумался. Сказал:

– Да, кароший Stromeinsparung.[6]

Пока Зепп раскодировал послание (это заняло минут пять),слуга поменял скатерть и поставил принадлежности для бритья. Капитан имелобыкновение бриться два раза в день, утром и вечером.

– Ёлки-моталки, – озадаченно пробурчал фонТеофельс, уставившись на бумажку.

Текст получился такой: «Готовность 20». Что «готовностьдвадцать»? К двадцатому июля? Именно в этот день начнется война? Однако порасчету Зеппа выходило, что до мобилизации пройдет еще дней десять. Пока Венапредъявит Белграду ультиматум, пока будут соблюдены все дипломатическиеприличия, пока кузен Вилли и кузен Ники обменяются телеграммами… На всю этучехарду уйдет недели две, вряд ли меньше. Сегодня-то по-европейски ужепятнадцатое. Может, начальство имеет в виду русский календарь? Да нет,маловероятно.

Вернее всего, «20» – это какое-то условное обозначение.Очередной код, который берлинские горе-стратеги разработали для заграничнойрезидентуры, а вовремя прислать не удосужились. (Мнения о своем начальстве Зеппбыл невысокого – как, впрочем, разведчики-нелегалы всех времен и народов.)

В любом случае шифровка, спрятанная в рекламе газеты«Копейка», касательства к капитану не имела. У него было задание особой, можносказать, исторической важности.

Как только в руках окажется план развертывания, немедленно вБерлин. Жаль, до матча еще целых девять дней.

Из раздумий капитана вывел тихий возглас слуги.

Тимо стоял у окна, смотрел наружу.

– Alarm![7] Человек стоять, ничего неделать, только смотреть. Уже несколько минута.

Зепп приблизился, выглянул из-за шторы.

Действительно. Какой-то очкастый в светлом балахоне, мятаяфуражка надвинута на глаза.

Только капитан собрался взять с полки бинокль, какподозрительный мужчина выскочил на середину мостовой и замахал руками.

К дому грохоча подкатила ломовая телега. В ней, болтая ногами,сидели четверо грузчиков. Очкастый о чем-то с ними потолковал, и все пятеро,прихватив длинные брезентовые лямки, вошли в подъезд.

– К кому бы это? – лениво произнес Зепп. –Что-то поздновато.

Тимо молча достал из-под фартука большой, вытертый до блескаревольвер. С неожиданной для такого голема мягкостью скользнул в коридор.

Позевывая, фон Теофельс отворил окно, посюсюкал с птицами,оставаясь при этом в тени занавески.

Вернулся Тимо. Без револьвера в руке.

– Он више ходиль. Четыре этаж. Abblasen.

– Не abblasen, а «отбой», – поправилкапитан. – Дурачок, а ты подумал, это нас арестовывать идут? Брезентовымилямками руки-ноги вязать? Ладно, подавай бриться.

Номер пять по Предтеченской улице был дом как дом, ничегоприметного. Четырехэтажный, облупленный, серо-желтого цвета, внизу ломбарднаяконтора.

Штабс-ротмистр устроился в темной подворотне напротив. Излюдей с ним был один Лучников – в очках, в надвинутой на лоб фуражке, чтобрезидент раньше времени не опознал. Пантелею Ивановичу предстояло личноруководить захватом. Прочие агенты пока были рассредоточены по окрестным дворами улицам.

– Вон энти ихние, с клетками, – показал на окнадворник. – Очень пташек обожают.

– Значит, Шмидт живет на третьем? – уточнилштабс-ротмистр, наводя бинокль.

Занавески в цветочек. В одной клетке попугай. В другойворона. Эксцентрично. Вообще-то разведчику не рекомендуется оригинальничать.

Дворник на все вопросы отвечал не сразу, а после вдумчивойпаузы – показывал, что сознает ответственность.