его примеру, настороженно, словно застигнутая врасплох зверушка, оглядываясь сквозь золотые, узорно вьющиеся по деревянным стенам щели.

Вскоре послышались чёткие громоздкие шаги, к ящику, яро дискутируя, подошли двое грузчиков, и один из них попытался грубо толкнуть плечом короб ближе к навороченному шестерёнками подъёмному механизму, продолжая буйно ругаться с напарником о значимости материала поршней.

— В рот мне ноги, — гневно выпалил рабочий, недовольно заметив, что с места ящик двигается с трудом. Он попытался упереться в стенку двумя руками, и, заметив тщетные попытки коллеги справиться с раздражающей тяжестью груза, второй всей тушей навалился плечом рядом с ним.

— Тяжёлый, зараза! — ящик, наконец, лениво сдвинулся с места и понемногу заскользил по бетонному полу. Грузчик севшим от утомляющего напряжения голосом изумлённо рявкнул: — Чего они туда набросали?

— Небось чугунную ванну с гвоздями! — хохотнув, шутливо съязвил второй, на что Даглас с обиженным возмущением закатил глаза. Небольшой ящик угля и печник весили примерно одинаково, хотя… один почти целиком металлический человек весом примерно в две с половиной сотни фунтов и девочка впридачу вполне окажутся тяжелее.

Но он далеко не чугунная ванна.

— Давай на раз-два, — предложил один из грузчиков, целенаправленно продолжая толкать ящик. В ответ поступило короткое, но ёмкое «Угу», и под дно начал ломиться отвратительный лязг. Короб бесцеремонно пихали на подъёмную корзину.

— И-и-и… Р-Р-РАЗ! — хлёстко скомандовал мужик, и короб тряхнуло так, что Лойс, не успев притормозить падение ногами, со всего размаху ударилась лбом о грудь Дагласа.

— И-и-и… ДВА!

— Не больно? — заботливо и едва слышно поинтересовался мужчина, беспокойно пытаясь с прищуром разглядеть лицо девушки в густой, как грязный морок, пыльной полутьме.

— Нет, — почти честно ответила Лойс, шумно вздохнув сквозь зубы, чтоб ушибленное гнусное нытьё в висках быстрее сошло. Она не винила спутника за то, что у него от рождения железные кости, но слишком скабрезно злилась на себя. Стоило держаться лучше… Только и горазда что лбом биться.

И зачем он спрашивает, больно ли ей? Что ему с этого?..

С бурным щебечущим дребезжанием паровой механизм оторвал ящик от пола и неторопливо, вразвалочку, сдал назад, после чего водрузил его в открытый вагон. Рядом шумно упало ещё с десяток ящиков, створки двери глухо, захрустев инеем, захлопнулись и, наконец, взвинченно визжащий гудок оповестил об отправлении паровоза.

Даглас шустро упёрся руками в крышку и резко поднял её, старательно до устрашения огляделся, уверившись, что они далеко унеслись от вокзала, а дверь прочно заперта, и грузно поставил нахлобучку к стене. Волнение угасло, как бесхребетный отблеск молнии в конце безумной бури.

Мерно стучали колёса, дробя рельсы и звонко спотыкаясь на стыках. Ничего кроме этого вдумчивого грохота и степенного гула мороза… словно всё вокруг вмёрзло в тишину и впало в беспокойную, но неподвижную спячку.

Даглас выбрался из ящика и помог спуститься Лойс, после чего задрал свитер, бережно открыл дверцу печи, и подвальную уныло давящую темноту разогнал дёргающийся в полусонном маньяческом приступе свет пламени. Золото кровавого оттенка, сминаясь и ломаясь в кривые осколки, легло на стены и ящики, каждая невзначай залетевшая внутрь через щель дверей снежинка мерцала мелким угольком и растворялась в воздухе невидимым паром.

— Садись, — мужчина стряхнул с себя пальто и заботливо расстелил его в углу. Девушка прислонилась к стене и прикорнула сверху, зябко подогнув к груди колени. Даглас плюхнулся напротив неё и начал готовиться ко сну, положил под голову мешок с песком, а накрылся сухой до крахмальной твёрдости холстиной, до этого покрывающей половину ящиков.

Странно, но Лойс ощущала себя так уютно, как никогда раньше за свою убогую жизнь. В хлёстком грохотании колёс, нежном и диком огненном свете, уголке на умильно тёплом пальто виделось что-то невероятное, будто враждебное, но при этом искренно доброе и родное, как то, чего с ней и быть не могло. Спину пробило короткой дрожью, словно выстрелом, но вместе с этим мучения закончились, отступили в тень злопамятными тварями.

Пару минут продолжалось неудобное смутное молчание, но девочка решила из навязчивого интереса добить уже почти уснувшего Дагласа вопросами:

— И всё же, разве ты не должен… Ну, жрать людей? Ты же демон.

Она всё ещё боялась, не доверяла монстру в человеческой шкуре, но он вёл себя настолько необычно для кровожадного огненного демона, что не спросить до победного казалось охальным.

— А зачем? Вы же такие же живые, как я, — без толики сомнения пробубнил Даглас, устало приоткрыв один глаз. Истина казалась ему настолько очевидной и простой, хотя он, с губительной тоской во всём своём одиноком существе, понимал, что бездна между людьми и печниками настолько непреодолимая, что любая заселённая рьяными сектантами в голову народа мысль о лютых беспощадных монстрах наивно примется за неоспоримую правду.

Неужели они так невинно допускают до ума, что чудовище может убить человека потому, что он не один из них?..

— Но… мы же… ну, люди, — девушка не могла уложить в голове то, что монстры, испокон веков считавшие немощного человека пищей, внезапно искренне признают его равным себе. От этой догадки сознание полыхало, расплавленным железом плескалось внутри черепа, разрушая в бесполезный пепел его стены. Все сурово вбитые с детства в мозг устои гибли под ним, и оставалась только безыдейная параноидальная пустота, заменить которую казалось невозможным.

— И что же? Вы далеко не все одинаково вкусные, — неловко отшутился мужчина, не найдясь, как ответить на такую наивную по детскому незнанию провокацию. Он не мог объяснить это мягко стесняющее душу чувство, родственное, доброе. Никогда ему не говорили, что люди достойны смерти, нет, они… всего лишь наши миролюбивые, хотя и слегка пугливые соседи. Может, в коротком задумчивом бреду печник хотел иной раз бессердечно отомстить за напрасную смерть своего народа, но кому? В этом всём виновато лишь бесхарактерное меньшинство, легко поддавшееся собственному обману, и ведомое, как козёл за верёвку, слабое и испуганное большинство, не осознающее того, что творит. А ведь среди них всё ещё есть те, кто не состоял ни в одной из сторон. Нона, например.

Лойс не оценила шутку и сурово сощурилась с толикой презрения. Она ненавидела проклятой гневной болью, когда ей указывали, а ещё беспощаднее — лжецов. Может Даглас и заботится о ней из своей искренней доброжелательности и