Мой начальник на BBC дал мне двухнедельный отпуск. Выбирать время самостоятельно я не могла – мне выделили две недели в августе. Это была самая жаркая и отвратительная летняя пора. Художник Фил Оренстейн тогда творил всякие штуки из пластика: делал надувные подушки, мебель и сумки, рисунок на которые наносился шелкографией. Ему нужен был помощник, чтобы крепить к сумкам ручки. И вот я, на его маленьком пластиковом заводе, завязывала узлы и отрезала концы горячим ножом. На такой жаре пластик бешено испарялся. Мушки так и плясали у меня перед глазами. Думаю, частичку рассудка на этой работе я точно оставила.

Но у меня было две недели отпуска, и мы с Чарли Ничто решили на мои заработанные 300 долларов навестить Токса и его глубоко беременную подругу, Дорис, в Чироки. Мы отправились туда, остались на неделю и умудрились потратить все мои деньги. На BBC я вернулась вся в комариных укусах, продолжали кружить и мушки перед глазами – от токсичных испарений и щедрых доз марихуаны. Но я ни о чем не жалею: Смоки-Маунтинс прекрасны, и я сама никогда не отправилась бы в Чироки и не посидела бы на шатких стульях вместе со старожилами индейцами, что жевали табак и сплевывали в банки из-под краски.

В 1967 году The First National Uniphrenic Church and Bank записали альбом The Psychedelic Saxophone of Charlie Nothing на студии Джона Фэи[19] Takoma. Но я к тому времени ушла из группы. С BBC я тоже уволилась, поняв, сколько времени отнимает эта работа. Я устроилась в хэдшоп[20] Джефа Глика и Бена Шавински на Восточной Девятой улице – он стал первым в своем роде в Нью-Йорке. Трубки, плакаты, бонги, футболки с яркими принтами, курево – все как обычно, но тогда это казалось чем-то из ряда вон. По соседству находилась необычная витрина с грязными окнами, обклеенными пожелтевшими от времени открытками. Старуха, хозяйка магазина, жила в задней части дома. В своей шали она походила на сказочного персонажа. Рядом располагалась круглосуточная забегаловка под названием «Веселка», что по-украински значит «радуга». Когда старуха наконец померла, ее лавочку присвоили, чтобы расширить кафе.

Хэдшоп находился буквально через улицу от моего дома на Сент-Маркс-Плейс, так что никакой долгой дороги. И там было весело. В магазинчик заходили люди из самых разных частей города, и работала я в удовольствие. Хэдшоп – идеальное место для знакомства с теми, кто не прочь нарушить правила.

Отец Бена был художником, а сам Бен – скульптором, дизайнером мебели и строителем, легким в общении и очень милым ловеласом. Мы начали встречаться, и друг с другом нам было очень интересно. В итоге мы познакомились с парнями из Калифорнии, которые жили коммуной – в Лагуне-Бич, если не путаю. У Бена были планы переехать и обосноваться там же, и он хотел, чтобы я поехала с ним. Он мне действительно нравился, но я не могла все оставить и слепо следовать за ним. Я по-прежнему занималась музыкой и по-настоящему расстроилась, когда он предложил мне бросить все и присоединиться к нему. Какое-то время я сомневалась, правильно ли поступила. В итоге через несколько лет он вернулся. У Бена был очень модный микроавтобус «Фольксваген», который он замечательно обставил, но, к несчастью, стоило ему добраться до Калифорнии, как его минивэн уничтожил оползень.

Однажды в мою обитель заглянули два симпатичных длинноволосых парня в коже – два бунтаря, бунтующих без всякой причины. Эти пирсингованные юнцы прижались к стойке, попросили сигаретную бумагу и принялись отчаянно флиртовать. Мне понравился тот, что постарше, – имени его я сейчас не вспомню, – потому что он был милый, застенчивый и общаться с ним было легко. Второй, дерганый, просто стоял, пялился на меня и иногда отпускал какую-нибудь остроту, пытаясь казаться смешным. Этого второго звали Джоуи Скэггс. Через несколько дней Джоуи вернулся в магазин уже без друга. Был День святого Валентина, и он пришел увидеть девушку с губами в форме сердца.

Он пригласил меня в свой экстравагантный лофт на Форсайт-стрит. Джоуи действительно был человек на все времена. У себя наверху он держал три байка: по-настоящему мощные мотоциклы, один из них – «Мото Гуцци», один британский. Как он затащил их по лестнице, понятия не имею. К тому же он не был чужд искусству перформанса. Одно из своих самых знаменитых шоу он проводил на Пасху на Сентрал-Парк-Шип-Медоу: нес на спине огромный крест. Во время демонстрации за мир Джоуи таскал его по парку. Длинноволосый, тощий, он чем-то напоминал Христа, хотя кожаные штаны и байкерские ботинки выбивались из образа. На большом валуне на краю поля он позировал корреспондентам под крестом, точно Христос на пути к Голгофе.

У Джоуи был друг, который снимал фильмы. Очень симпатичный, хотя его имени я тоже не помню. Однажды Джоуи пригласил меня к себе, и когда я пришла, он схватил меня, стал срывать с меня одежду, целовать, ласкать мою грудь и другие части тела. Потом швырнул меня на кровать. Раззадорил он меня так, что я уже готова была сдернуть с него штаны. Но он не позволил мне, отстранился, встал, и из тени вылез этот придурок с камерой. Я лежала там обнаженная, распластанная, возбужденная – и вдруг на меня уставилась эта штука, это всевидящее око с вуайеристом в придачу. Адреналин зашкаливал. Я растерялась, разозлилась, чувствовала себя преданной и униженной, но в то же время распалилась. Мне одновременно хотелось и выбить ему зубы, и заняться с ним сексом. Завизжать, расплакаться, одеться или продолжать? Я по глупости решила сыграть крутышку. В конце я залезла на небольшой постамент и изображала статую. Все это есть где-то на пленке. Не спрашивайте меня, что с ней стало. Полагаю, затерялась где-то в дебрях шестидесятых.

На самом деле это было очень типично для Джоуи, который всегда позиционировал себя как профессионального медийного пранкера. За годы нашего знакомства я не раз смеялась над его выходками: фальшивая реклама собачьего борделя, про который в итоге вышел новостной репортаж, получивший «Эмми»; его компания Hair Today, «представившая» новый способ вживления волос – с использованием скальпов, снятых с трупов; его фальшивая секс-машина SEXONIC, которую, по его словам, конфисковали на канадской границе; его часы с детектором лажи (мигавшие, мычавшие и гадившие). Много всего было.

Я все еще хорошо помню лофт Джоуи. Эту часть Нижнего Ист-Сайда за все шестидесятые ни разу не перестраивали. Алфабет-Сити как он есть – преступный, опасный. Поэтому в любое время, завернув за угол ярко освещенной Хаустон-стрит на узкую темную Форсайт, я мчалась по улице, вбегала в здание и неслась вверх по деревянной лестнице, самой мрачной и пугающей из всех возможных. К Джоуи я влетала, задыхаясь от бега и крутого подъема. Он-то, наверное, думал, что я с ума по нему схожу и не могу дождаться встречи. В общем-то, правильно думал.

Пол Кляйн, муж моей близкой школьной подруги Венди Вайнер, предложил мне присоединиться к его команде. Мы просто собирались, пели песни, и я чувствовала себя на своем месте. Все началось по-домашнему, а в итоге превратилось в группу The Wind in the Willows, названную в честь знаменитой детской книги Кеннета Грэма[21]. Я получила работу (если это можно так назвать) бэк-вокалистки. Венди и Пол участвовали в движении за права чернокожих и поехали в штат Миссисипи, чтобы составить список афроамериканцев-избирателей. Стокли Кармайкл, организатор студенческого комитета в защиту прав чернокожих, сказал им: «Если вы не женаты, даже не надейтесь снять в Миссисипи одну комнату на двоих и не угодить в полицию», так что они поженились. Вернувшись, эта парочка переехала в Нижний Ист-Сайд, и наша дружба возобновилась. Я знала, что хочу выступать – пока еще точно не понимала как, но уверенности мне было не занимать.