Майлз появлялся там со сногсшибательной белой женщиной – насколько я помню, блондинкой. Я подходила к их столику в короткой черной юбочке, черном фартуке и футболке, с длинными хипповскими волосами au naturel, хромая из-за сильно загноившейся раны на ноге. Из-за мозоли и раны пятка болела так сильно, что мне приходилось носить неуклюжие сандалии без заднего ремешка. На работе они смотрелись нелепо, но я была достаточно молода, чтобы на это не обращали внимания.

Хотите что-нибудь выпить? Она говорила, он молчал, неподвижный, точно безжизненная умиротворенная статуя, с кожей цвета эбенового дерева, чуть блестевшей в тусклом красном свете задней комнаты на втором этаже. От него исходил собственный свет, сияющий, поблескивающий, подпитываемый его мыслями. Что будете есть? Он молчал, пока она заказывала на двоих. Не знаю, съедал ли он свой ужин. Не могла же я пойти и посмотреть, как он жует. Но я видела, как он наклонялся – как будто чтобы отправить в рот кусок стейка.

К тому времени становилось оживленнее. Мне приходилось хромать туда-сюда – и я не могла позволить себе смотреть, как Майлз ужинает со своей пассией на втором этаже клуба.

Все эти люди, занимавшиеся тем, о чем я мечтала всю свою жизнь, и приходившие туда творить, – как же я их ждала. С одной стороны, я смущалась, с другой – это оказалось полезно, потому что тогда я была не уверена в себе, где-то даже слишком чувствительна к критике. Думаю, эта работа помогла мне закалиться. Физически было непросто, выдавались и совсем тяжелые дни, но так или иначе это был один из лучших периодов моей жизни. Очень яркий.

Однако работать в «Максе» значило не просто разносить еду и коктейли. От тебя требовалось изрядное кокетство, практически выступление на сцене. Все, кто туда приходил, знакомились друг с другом. Например, как я – с Эриком Эмерсоном однажды ночью на втором этаже у телефона. Мой звездный час с маэстро. Эрик, суперзвезда Уорхола, был великолепен: музыкант с мускулистым телом танцора. Увидев его в танце и как он одним махом перепрыгивал сцену в Electric Circus, Уорхол выбрал его для фильма «Девушки из “Челси”». Я была одной из многих, кто крутил интрижки с Эриком. Он был произведением искусства. Сгусток буйной энергии и бесстрашия. Своим детям он вряд ли успевал вести счет. К тому же он не брезговал наркотиками.

Наркотики принимали все, кто выступал на сцене. Тогда это было принято: как часть социальной жизни, часть творческого процесса, элемент шика, веселья – да и вообще просто потому что. О последствиях никто не задумывался. Не припомню, чтобы кто-то из нас даже был в курсе этих самых последствий. Странная неосведомленность на первый взгляд, но то время было наивнее нынешнего. Никто не проводил научных исследований и не открывал центров реабилитации: если ты хотел принимать наркотики, ты это делал, а если тебе становилось плохо, проблемы были исключительно твоими. Не последнюю роль играло и любопытство: наркотики – новый опыт, который хотелось получить.

Однажды ближе к вечеру в «Макс» зашел один человек – Джерри Дорф. Это был мужчина в возрасте, очень красивый, и вокруг него вились хорошенькие девушки. Он отчаянно со мной флиртовал. Мы разговорились, и, кажется, я пожаловалась на работу в «Максе», на что он предложил: «А почему бы тебе не поехать со мной в Калифорнию? Можешь остановиться в моем доме в Бель-Эйр». Ха! Еще один мужчина, который хочет, чтобы я все бросила и отправилась с ним в Калифорнию. «Ох, нет, – ответила я. – Не думаю, что что-то из этого выйдет». К тому времени я обзавелась ситаром[27] и немного занималась у своего учителя, доктора Сингха. Но с Джерри у нас что-то закрутилось. Денег у него было полно. Он покупал мне одежду от Gucci.

Я очень неожиданно уволилась из «Макса». За это Микки Раскин так меня и не простил. Разозлился он сильно, потому что к тому времени я стала одной из его лучших официанток. Но я уехала с Джерри. В его доме, однако, мне вскоре стало неуютно. Я не прожила у него и месяца, а казалось, что провела там вечность. Потом обо мне узнала его девушка. Она сбежала с рок-группой The Flying Burrito Brothers, жила с ними в пустыне, но теперь вернулась. Так что я переехала в отель Bel-Air. Там было хорошо, но одиноко. Сегодня у меня много знакомых в Лос-Анджелесе, а в то время я никого не знала. Поэтому я сказала Джерри: «Посади меня в самолет, я хочу домой». По возвращении я опять сошлась с Гилом и пришла к Микки проситься на работу. «Ни за что», – сказал он. Тогда-то я и стала официанткой клуба Playboy.

Давным-давно у мамы с папой был друг, мистер Уиппл, бизнесмен, очень красивый, который много путешествовал и потчевал нас историями о тех местах, где побывал. Он рассказал о клубах Playboy, нарисовав изумительный образ экзотического места, где официантки работают в костюмах с кроличьими ушками. Это звучало так по-светски. Его слова прочно засели у меня в голове. И вот я решила примерить на себя образ кролика. Это было не так-то просто. Сначала встречаешься с «матушкой-крольчихой» – в моем случае китаянкой по имени Дж. Д. Очень деловитая, она уже давно там работала. После разговора с ней нужно было пойти на собеседование к топ-менеджерам и еще на несколько встреч. Примерять костюм необходимости не было: они с одного взгляда понимали, подходишь ты или нет. Затем шла двухнедельная стажировка – и учиться приходилось многому. Надо было выучить все напитки, все коктейли, как держать поднос, как именно вести себя с клиентами.

Работа зайки Playboy вовсе не так легка, как на первый взгляд. Она оказалась труднее, чем в «Максе», а посетителями были в основном бизнесмены и всякие важные шишки. Члены клуба должны были вести себя подобающе – персонал всегда был готов разрешить любое недоразумение. Со мной обращались хорошо, но это просто была очередная работа, и веселья здесь было куда меньше, чем на прежнем месте. Мне удалось познакомиться всего с одной знаменитостью. Я работала внизу в коктейльном баре – и не поднималась наверх, где проходили шоу. Зашли двое мужчин и сели за столик в моей секции. Я смотрела на одного из них и думала: «Откуда я его знаю?» Наконец я сказала ему: «По-моему, ваше лицо мне знакомо». И он ответил: «О, я Великолепный Джордж». Рестлер! Как я уже упоминала, еще в детстве я обожала смотреть борьбу, и Великолепный Джордж был одним из моих любимцев. Я сказала ему, что я страшно рада его встретить и много-много раз видела его выступления по телевизору. На этом все – он вернулся к своей беседе.

В клубе Playboy я продержалась восемь-девять месяцев – примерно столько же, сколько в «Максе», – после чего сдала свой корсет, воротничок, ушки и хвостик. Оставлять костюм себе запрещается. Так все и закончилось.

Гил работал с южноамериканским музыкантом по имени Ларри Харлоу и с Джерри Вайсом, известным по Blood, Sweat and Tears. Вместе они создали группу под названием Ambergris. Paramount Records финансировала их и отправила в дом в местечке Флейшманнс, недалеко от Вудстока. Там они проводили целые месяцы, творили, репетировали и готовились записать первый альбом. У него была классная обложка с помпезной ярко-красной головой петуха. У меня иногда проскальзывала мысль: «Может быть, удастся спеть с ними». Тайком я принялась репетировать. Купила наушники и училась менять голос и интонацию. Но мои надежды не оправдались. Там были одни мужчины. За вокал отвечал Джимми Мэйлен, примечательный тем, что поработал ударником у всех, включая Мадонну, Джона Леннона, Дэвида Боуи, Элиса Купера, Мика Джаггера и Майкла Джексона.