И вместе с тем он переживал давно забытое и даже несколько упоительное чувство: он ощутил себя в ничем не ограниченной опасности неведения. Но, будучи человеком, биологически идентичным всем прочим, он ощущал эту опасность как полную безмятежность, ему казалось, что сама судьба, бог, автор сценария или программа, управляющая событиями, бережёт его. Он понимал, что это ошибка выжившего, что он только потому ощущает эту безопасность, что всё ещё жив. И он так же прекрасно понимал, почему эта мысль о том, что мир крутится без его ведома, его успокаивает. Ни одно человеческое существо не предназначено для того, чтобы управлять системой такого масштаба. Вся психическая организация, вся биохимическая начинка предназначали человека для другого: для возни с себе подобными, для продолжения рода, для спасения собственной жизни, наконец.

Предвидеть — значит мочь изменить. Мочь изменить — значит распоряжаться будущим. Не слишком ли тяжёлая ноша для самую чуточку облагородившейся обезьяны?

Он настолько привык видеть один сценарий, а не десяток с ответвлениями, что теперь даже в ситуации смертельной опасности чувствовал расслабленность: он не мог ничего изменить, не знал, как что-либо изменить, он был бессилен. И это бессилие, эта вера в судьбу, записанная в генах систематически выживавших до него и переданная ему, заставляли его радоваться упавшему с плеч грузу. И да, это было абсолютно нелогично: тяжёлый и полезный груз точного предвидения наверняка мог бы теперь спасти ему жизнь.

Но он не видел будущего. Впервые за многие годы он словно находился в темноте. Его место было в техническом отделе, а не здесь. Здесь он был бессилен что-либо изменить.

Единственный сценарий будущего превратился в бесконечное множество, разросшись, как огромное дерево. И хотя базовые варианты всё ещё прекрасно усматривались, выбор наиболее вероятного из них стал совершенно невозможным. Гений испытывал страх, и это было неожиданно приятно. Будущее прекратило своё существование, а значит, где-то в бесконечности вариантов, настолько далеко, что даже его ум не мог дотянуться до этого сценария, Эмри любила его.

Погибший Мелджен выглядел очень даже живым. Вероятно, он и был жив. Лишённый способности к прогнозированию, Гений не мог сказать точнее. Он вообще ни о чём больше не мог судить.

«Надеюсь, что вы все порядком повеселились, друзья мои. А сейчас будет ещё веселее, я обещаю вам. Потому что у меня остались идеи интереснее, чем мстить всем этим жадным претендентам на мои деньги. Ладно, я не буду вас мучить слишком долго. Соль, друзья мои, в том, что формально я жив».

Гению полегчало: на этот раз он был единственным, не впавшим в недоумение от сказанного. Он прекрасно знал, что его бывший… нынешний начальник имеет в виду.

«И сегодня я расскажу вам самую последнюю мотивирующую историю в моей жизни».

«Он же не мог в самом деле умереть, всё это — всего лишь очередная безумная выходка», — в который раз подумал Гений.

Да, выглядел Мелджен так себе, но это можно было списать на возраст и пристрастие к бесконечному курению. К тому же уж слишком счастливое лицо у него было для умирающего.

«Все вы знаете наш слоган, друзья мои: Мелджен любит вас. И это не какая-то там шутка. Вот только у тех, кого я люблю, я забираю всё. Да, я разрушил жизни каждого, кто был мне важен: моя жена застрелилась, моя дочь связалась с предателями, но моей истории они не достойны. Моя история не о них, но о каждом из вас. О том, что каждый, каким бы неполноценным кретином он ни были, может однажды встать во главе компании.

Так вот же.

Однажды, почти уже тридцать лет назад, когда наша компания не достигла ещё и десятой части того положения, которое имеет сейчас; когда в круглом кабинете заседал совет директоров, а система неформального деления на сектора была только создана и существовала разве что в тайных договорах с нашими дорогими партнёрами; когда я руководил отделом маркетинга, располагавшимся на территории почти достроенного внешнего города, мне сообщили, что уже вторую неделю ко мне пытается попасть посетитель. Я попросил впустить его. Это был мужчина лет на десять старше меня в старом коричневом костюме. Представившись, он сказал, что работает каким-то начальником строителей, что-то вроде того. «Ну и чего это тебе, строитель, нужно от меня?» — спросил его я. Он сказал, что умирает. «Ну и что с того?» — подумал я, посочувствовал и предложил ему оплачиваемый выходной. Конечно, он пришел не за выходным, за этим вообще надо было не ко мне, но его просьба меня, м… несколько удивила, потому что он притащил с собой мальчика лет восьми, который во время нашего разговора вошёл и без всяких церемоний сел на стул для посетителей, но не так, как садятся нормальные люди, а спиной к нам.

«Что, друг, у тебя нет жены?» — спросил я своего строителя. Но мужчина помотал головой. «Есть, — ответил он. — В том-то и дело. У моего сына проблемы в общении и вообще… Зато у него отличная память на числа». «Чёрт тебя дери, мужик, — подумал я, — отстойное умение какое-то в наше время». Он рассказал мне о том, что его сын третий раз не сдал экзамен на бытовое ориентирование и не был допущен до учёбы во внешнем городе. Но я так и не мог понять, к чему он клонит.

«Ты хороший человек, я видел тебя в новостях», — сказал он мне, а я подумал тогда, что он, э-э-э… не в себе, короче. Институт информации собирается ставить на нём опыты, а его матери предложили за это хорошую пенсию, — объяснил он наконец. — После моей смерти я едва ли смогу этому помешать. У тебя же нет детей. Я хочу, чтобы ты взял моего сына себе».

Это был первый раз, когда со мной говорили так нагло, что я не нашел сразу, что ответить. Но ситуация пробудила во мне любопытство. «А что будет, если я откажусь?» — спросил я и на этот раз не удержался от смешка. Я так и не мог понять, на кой мне его чокнутый сын. «Я заминирую и взорву корпорацию», — ответил он совершенно спокойно. Ну да, очередной псих. Этот строитель явно был не в себе. Я знал, что он в жизни не сможет этого сделать. И всё же… я подумал, что это будет отличным имиджевым ходом. Я возьму себе мальчика и сразу же стану известен как человек, в самом деле заботящийся о своих сотрудниках. Так и появился слоган о любви. Такого рода хернёй я и занимался в рабочее время, да. И я тоже был почти никем. Ну, кроме того, конечно, что я был братом Виктора Меженова, держателя контрольного пакета тогда ещё даже не крупнейшей в, гм… стране компании. Одной очень амбициозной технологической компании».

Мелджен улыбался настолько нагло и говорил настолько неприемлемые вещи, что не было сомнения: он и сам верит в собственную смерть. Иначе как бы он, абсолютно прагматичный в своей одиозности, объяснял потом Комитету по этике, форуму секторов, ООН и правительствам стран-партнёров свои симпатии к дореформенной корпорации. Ни один нормальный человек не смог бы его за это простить.

«Но не торопитесь, друзья мои: история была вовсе не такой умилительной, как вам кажется. У меня, само собой, не было ни детей, ни жены, и жизнь моя была легка и полна бухла, наркотиков и женщин. Поэтому от парня я сразу же избавился, сделав несколько фотографий для прессы и сплавив его в технический отдел. В общем, честно: я даже не интересовался тем, как у него дела; и эту историю можно было бы уже закончить, если б её продолжение не было куда интереснее, чем начало.