— Нет, тебе нужно много, и мы пойдем вместе и купим всесамое лучшее, и ты будешь очень красивая во всем этом.

— А по-моему, лучше останемся в номере в отеле, а заплатьями пошлем кого-нибудь. Где отель?

— На Пласа-дель-Кальяо. Мы много времени будем проводить тамв номере. Там есть широкая кровать с чистыми простынями, и в ванной идетгорячая вода из крана, и там есть два стенных шкафа, я развешу свои вещи водном, а другой будет тебе, и там высокие, широкие окна, которые можнораспахнуть настежь, а за окнами, на улице, весна. И я знаю такие места, гдеможно хорошо пообедать, там торгуют из-под полы, но кормят очень хорошо, и язнаю лавки, где можно купить вино и виски. И что-нибудь мы захватим с собой вномер на тот случай, если проголодаемся, и виски тоже захватим на тот случай,если мне захочется выпить, а тебе я куплю мансанильи.

— А мне хочется попробовать виски.

— Но ведь его так трудно достать, а мансанилью ты любишь.

— Ладно, не надо мне твоего виски, Роберто, — сказала она. —О, как я тебя люблю. И тебя, и твое виски, которое ты для меня жалеешь. Свиньяты все-таки.

— Я тебе дам попробовать, но женщинам это вредно.

— А я до сих пор знала только то, что женщинам полезно, —сказала Мария. — Но как я там лягу в постель? Все в той же свадебной рубашке?

— Нет. Я куплю тебе разные сорочки и пижамы, если тебебольше понравится спать в пижаме.

— Я куплю себе семь свадебных рубашек, — сказала она. — Поодной на каждый день недели. И тебе я тоже куплю чистую свадебную рубашку. Тысвою рубашку когда-нибудь стираешь?

— Иногда стираю.

— Я буду следить, чтоб у тебя было все чистое, и я будуналивать тебе виски и разбавлять его водой, так, как вы делали, когда мы были уГлухого. И я достану тебе маслин, и соленой трески, и орешков на закуску, и мыпросидим там в номере целый месяц и никуда не будем выходить. Если только ясмогу быть с тобой так, как мне хочется, — сказала она, вдруг приуныв.

— Это ничего, — сказал ей Роберт Джордан. — Правда, этоничего. Может быть, у тебя там была какая-нибудь ссадина и образовался рубец ион теперь болит. Это бывает. Но это всегда очень быстро проходит. Наконец, вМадриде есть хорошие врачи, на случай, если у тебя что-нибудь серьезное.

— Но ведь раньше все было хорошо, — жалобно сказала она.

— Тем более; значит, все опять будет хорошо.

— Тогда давай опять говорить про Мадрид. — Она переплеласвои ноги с его ногами и потерлась макушкой о его плечо. — А ты там не будешьменя стыдиться, что я такая уродина? Стриженая?

— Нет. Ты красивая. У тебя красивое лицо и прекрасное тело,длинное и легкое. Кожа у тебя гладкая, цвета темного золота, и всякий, кто тебяувидит, захочет отнять тебя у меня.

— Que va, отнять меня у тебя! — сказала она. — Больше ниодин мужчина не прикоснется ко мне до самой смерти. Отнять меня у тебя!

— А многие захотят. Вот посмотришь.

— Они увидят, как я тебя люблю, и сразу поймут, что тронутьменя — это все равно что сунуть руку в котел с расплавленным свинцом. А ты?Когда ты увидишь красивых женщин, умных, образованных, под стать тебе? Ты небудешь стыдиться меня?

— Никогда. Я женюсь на тебе.

— Если хочешь, — сказала она. — Но раз у нас теперь церквинет, это, по-моему, не имеет значения.

— А все-таки мы с тобой поженимся.

— Если хочешь. Знаешь что? Если мы когда-нибудь попадем вдругую страну, где еще есть церковь, может быть, мы там сможем пожениться?

— У меня на родине церковь еще есть, — сказал он ей. — Таммы можем пожениться, если для тебя это важно. Я никогда не был женат. Так чтоэто очень просто сделать.

— Я рада, что ты никогда не был женат, — сказала она. — Но ярада, что ты знаешь все, про что мне говорил, потому что это означает, что тызнал многих женщин, а Пилар говорит, что только за таких мужчин можно выходитьзамуж. Но теперь ты не будешь бегать за другими женщинами? Потому что я умру,если будешь.

— Я никогда особенно много не бегал за женщинами, — сказалон, и это была правда. — До тебя я даже не думал, что могу полюбитьпо-настоящему.

Она погладила его по щеке, потом обняла его.

— Ты, наверно, знал очень многих женщин?

— Но не любил ни одной.

— Послушай. Мне Пилар сказала одну вещь…

— Какую?

— Нет. Лучше я тебе не скажу. Давай говорить про Мадрид.

— А что ты хотела сказать?

— Теперь уже не хочу.

— А может быть, все-таки лучше скажешь, вдруг это важно?

— Ты думаешь, это может быть важно?

— Да.

— Откуда ты знаешь? Ты же не знаешь, что это такое.

— Я вижу по тебе.

— Ну хорошо, я не буду от тебя скрывать. Пилар сказала мне,что мы завтра все умрем, и что ты это знаешь так же хорошо, как и она, и чтотебе это все равно. Она это не в осуждение тебе сказала, а в похвалу.

— Она так сказала? — спросил он. Сумасшедшая баба, подумалон, а вслух сказал: — Это все ее чертовы цыганские выдумки. Так говорят старыеторговки на рынке и трусы в городских кафе. Чертовы выдумки, так ее и так. — Онпочувствовал, как пот выступил у него под мышками и струйкой потек вдоль бока,и он сказал самому себе: боишься, да? А вслух сказал: — Она просто суеверная,болтливая баба. Давай опять говорить про Мадрид.

— Значит, ты ничего такого не знаешь?

— Конечно, нет. Не повторяй эту гадость, — сказал он,употребив еще более крепкое, нехорошее слово.

Но теперь, когда он заговорил про Мадрид, ему уже не удалосьуйти в вымысел целиком. Он просто лгал своей любимой и себе, чтобы скоротатьночь накануне боя, и знал это. Ему было приятно, но вся прелесть иллюзийисчезла. И все-таки он заговорил опять.

— Я уже думал о твоих волосах, — сказал он. — И о том, чтонам с ними делать. Они сейчас отрастают ровно со всех сторон, как мех упушистого зверя, и их очень приятно трогать, и мне они очень нравятся, ониочень красивые, и так хорошо пригибаются, когда я провожу по ним рукой, и потомопять встают, точно рожь под ветром.

— Проведи по ним рукой.

Он провел и не отнял руки и продолжал говорить, шевелягубами у самого ее горла, а у него самого в горле что-то набухало все больше ибольше.