Итак, все, что он хотел сделать за вечер, уже сделано.Распоряжения отданы. Каждый знает совершенно точно, что ему надо делать утром.Андрес ушел три часа тому назад. Это будет, как только забрезжит день, илиэтого совсем не будет. Я уверен, что будет, сказал самому себе Роберт Джордан,возвращаясь с верхнего поста, куда он ходил поговорить с Примитиво.

Наступлением руководит Гольц, но отменить его он не может.Разрешение на это должно быть получено из Мадрида. Но вряд ли там удастсяразбудить нужных людей, и если даже удастся, то они ничего не разберут со сна.Надо было мне раньше известить Гольца о том, что наше наступление готовятсяотразить, но как я мог писать об этом, пока еще ничего определенного не было?Ведь они двинули эти штуки только под вечер, в темноте. Они не хотели, чтобыпередвижения по дороге были замечены с самолетов. Ну, а их самолеты? Тефашистские самолеты, которые пролетали здесь?

Наши, наверно, учли это. Но, может быть, фашисты делают вид,что собираются наступать в Гвадалахаре? По слухам, в Сории и под Сигуэнсойсосредоточены итальянские войска, это не считая тех, которые действуют насевере. Хотя вряд ли у них хватит людей и боеприпасов на два наступленияодновременно. Это невозможно; значит, это просто-напросто блеф.

Но мы знаем, какое количество войск Италия высадила вКадиксе за два последних месяца. Не исключена такая возможность, что они сновасделают попытку в Гвадалахаре, не такую бессмысленную, как в первый раз, ипроведут наступление тремя кулаками, охватив большую территорию вдольжелезнодорожной линии в западной части плато. Это вполне реально. Ганспоказывал ему, как это можно сделать. На первых порах они допустили многоошибок. Вся их стратегия была порочна. В Аргандском наступлении, стремясьперерезать железную дорогу Мадрид — Валенсия, они не использовали тех войск,которые были на Гвадалахарском фронте. Почему же тогда они не начали обеоперации одновременно? Почему, почему? Когда мы будем знать, почему?

А ведь мы в обоих случаях задержали их одними и теми жевойсками. Нам никогда бы не удалось задержать их, если б они сразу начали обеоперации. Нечего тревожиться, сказал он самому себе. Вспомни, ведь бывали жечудеса раньше. Одно из двух: либо тебе придется взрывать этот мост утром, либоне придется. Но только не обманывай себя, не надейся, что тебе не придетсявзрывать его. Взрывать придется — не сегодня, так когда-нибудь потом. Не этотмост, так какой-нибудь другой. Не тебе решать, что надо делать. Твое деловыполнять приказы. Выполняй их и не думай о том, что кроется за ними.

Этот приказ вполне ясен. Слишком ясен. Но тревожиться тебене следует и бояться тоже не следует. Потому что, если ты позволишь себе такуюроскошь, как вполне естественное чувство страха, этот страх заразит тех, ктодолжен работать с тобой.

Но эта история с отрубленными головами — это уже слишком,сказал он самому себе. И старик наткнулся на трупы на вершине холма — совсемодин. Что бы ты сказал, если бы тебе пришлось вот так наткнуться на Них? Этопроизвело на тебя сильное впечатление, не так ли? Да, это сильно взволновалотебя, Джордан. Сегодняшний день вообще богат впечатлениями. Но ты держалсямолодцом. До сих пор ты держался неплохо.

Для преподавателя испанского языка в Монтанском университететы вполне на высоте, подшутил он над собой. Ты работаешь неплохо. Только невоображай себя какой-то незаурядной личностью. Не так уж ты преуспел в своемделе. Вспомни Дюрана, который не получил специальной военной подготовки,который до начала движения был композитором и светским молодым человеком, атеперь стал блестящим генералом и командует бригадой. Дюрану все это далось также просто и легко, как шахматы вундеркинду. Ты с детских лет сидел над книгамио войне и изучал военное искусство, дедушка натолкнул тебя на это своимирассказами о Гражданской войне в Америке. Дедушка, правда, называл ее войноймятежников. Но по сравнению с Дюраном ты то же, что хороший, толковый шахматистпо сравнению с шахматистом-вундеркиндом. Старина Дюран! Хорошо бы опятьповидаться с Дюраном. Когда все это будет кончено, он встретится с ним уГэйлорда. Да. Когда все это будет кончено. Видишь, каким молодцом ты держишься!Я встречусь с ним у Гэйлорда, опять сказал он себе, когда все это будеткончено. Не обманывай самого себя. Ты делаешь все как надо. Трезво. Без самообмана.Дюрана ты больше не увидишь, и это совершенно не важно. Так тоже не надо,подумал он. Не надо позволять себе никакой такой роскоши.

И геройского самоотречения тоже не надо. Здесь, в горах, ненужны граждане, полные геройского самоотречения. Твой дед четыре года былучастником нашей Гражданской войны, а ты всего-навсего заканчиваешь свой первыйгод на этой войне. У тебя много времени впереди, и ты прекрасно подходишь длятакой работы. А теперь у тебя есть еще Мария. Да, у тебя есть все. Итревожиться нечего. Что значит небольшая стычка между партизанским отрядом иэскадроном кавалерии? Ровным счетом ничего. Отрубили головы — ну и что же?Разве это имеет какое-нибудь значение? Никакого!

Когда дед был в форте Кирни после войны, индейцы всегдаскальпировали пленных. Помнишь шкаф в отцовском кабинете с полочкой, на которойбыли разложены наконечники стрел, и на стене военные головные уборы с поникшимиорлиными перьями, запах прокопченной оленьей кожи, исходивший от индейскихштанов курток, и расшитые бисером мокасины? Помнишь огромную дугу лука, скоторым ходили на буйволов? Он тоже стоял в шкафу, и два колчана с охотничьимии боевыми стрелами. Помнишь, какое ощущение было в ладони, когда ты захватывалрукой сразу несколько таких стрел?

Вспомни что-нибудь вроде этого. Вспомни что-нибудьконкретное, какую-нибудь вещь. Вспомни дедушкину саблю в погнутых ножнах,блестящую и хорошо смазанную маслом, и как дедушка показывал тебе ее лезвие,ставшее совсем тонким, потому что сабля не один раз побывала у точильщика. Вспомнидедушкин смит-и-вессон. Это был тридцатидвухкалиберный револьвер офицерскогообразца с простым действием и без предохранителя. Такого легкого, мягкогоспуска ты никогда больше не встречал, и револьвер всегда был хорошо смазан, иканал ствола у него был чистый, хотя поверхность его давно стерлась и бурыйметалл ствола и барабана стал гладким от кожаной кобуры. Револьвер всегда был вкобуре, на клапане которой были вытиснены буквы С.Ш., и хранился он в ящикешкафа вместе с прибором для чистки и двумя сотнями патронов. Картонные коробкис патронами были завернуты в бумагу и аккуратно перевязаны вощеной бечевкой.

Тебе разрешалось вынуть револьвер из ящика и подержать его вруках. «Пусть приучается», — говорил дедушка. Но играть с ним тебе непозволяли, потому что это «настоящее оружие».

Как-то раз ты спросил дедушку, убивал ли он кого-нибудь изэтого револьвера, и он сказал: «Да».

И ты спросил: «Когда, дедушка?» — и он сказал: «Во времявойны мятежников и после».