Лагерь побежденной армии. Вдоль стены они устроили временный госпиталь, который скоро, видимо, превратится во временный морг. Он заметил там Угрюмую Мамулю, лежащую на деревянном поддоне. Безжизненные глаза уставились на него. Измученный внук в полудреме продолжал держать бабушку за руку, не осознавая ее ухода. Шпата ударило волной отчаяния, но опускать руки нельзя. Надо двигаться. Иначе это место уничтожит его дух столь же надежно, как хворь – его тело.

Он обвел взглядом толпу – ни Кариллон, ни Крыса. Он отыскал лестницу и поднялся в тесный кабинетик, прежде занимаемый Таммуром.

Из полумрака наверху с ножом в руке возник Мирен. Он узнал Шпата и отступил назад, спеша затаиться в тени. Как морская актиния, про которую однажды рассказывала Кари, – хищный полип, что поджидает в расселине меж коралловых рифов и исподтишка набрасывает на рыб свои щупальца.

– Мастер Шпат! Заходите, заходите. Я тут хотел немного передохнуть, прежде чем опять идти вниз. Кофе? – У профессора Онгента какой-то извращенно радостный голос с учетом обрушившейся беды.

– Опять идти вниз? – тупо переспросил Шпат.

– Я немножко соображаю во врачевании. Хотя наши усилия могут пропасть втуне – осталось недолго, пока веретенщики не нагрянут сюда. Какие новости на улицах? Вы нашли Кариллон? Я бы послал за ней Мирена, но он настоял сперва проводить меня сюда, в безопасное место.

– Ни следа. И Крыс… Я застал его поедавшим мертвецов там, в ночлежке. Он изменился. – Шпат кратко передал разговор с другом.

– Упыри расшевелились. Это может сыграть нам на руку. Они сражались с веретенщиками и прежде, в прошлой войне. История повторяется. В последней осаде Гвердона, во время битвы на улице Сострадания, старейшины упырей бились с храмовой стражей Черного Короля не далее как в полумиле отсюда. Тогда город, конечно, был гораздо меньше, и стены былых укреплений проходили… впрочем, какая разница.

Шпат перелистал бумаги Таммура и обнаружил городскую карту.

– Судя по увиденному на улице, эти веретенщики…

– …Свирепствуют на всем протяжении Мойки.

– Они ведь убьют всех? – спросил он.

– О, вовсе не сразу. Они нуждаются в душах. Представьте их в виде самодвижных жертвенных ножей. И снова нас поведет история. – Онгент прочистил горло и продекламировал: «Городской люд сгоняли, подобно стаду на скотобойню, и собирали в великом множестве в чертоге насыщения. И веретенщики вели их, и подгоняли их, и шествовали за ними, как ножи, и так десять тысяч были принесены в жертву Черному Королю». – Перевод Мондолина; Пилгрину не хватает, хм, полнокровия, простите игру слов.

Шпат уставился на старичка, гадая, кто из них двоих спятил.

– Они сгоняют людей в стойло и приносят их в жертву.

– Да, полагаю, так и есть. Убивают по древним поверьям и тем самым питают богов – если допустить, что в теперешнем виде они способны питаться, что не обязательно истинно. В любом случае им необходим проводник – короче говоря, им нужно, чтобы Кариллон открыла путь.

– А она незнамо где. Но про этот склад ей известно, и если она на свободе, то сюда доберется. – Шпат вцепился в эту мысль – единственную, способную удержать его на плаву над этой черной волной. – А если те найдут ее раньше нас… что они сделают?

Онгент слегка кашлянул.

– Я историк и простой любитель, мой мальчик, уж никак не знаток. Я бы предположил, что ее приведут на какую-нибудь из колоколен, где Хранители подвесили Черных Железных богов. Освободить сперва одного, а этот один освободил бы остальных. Колокола – ключ ко всему, так же как Кариллон.

Дыхание застряло у Шпата в легких. Теснота в груди – то ли от обызвествления, то ли от паники. Снаружи меняющие форму чудища из детских сказок сводят людей в лагеря смерти. Мойка окружена восковыми убийцами, сделанными из трупов его собратьев-воров под командой свихнутых тиранов, которые нынче заправляют городом и мастерят бомбы, пригодные убивать богов. Одна из его лучших друзей – вестница конца света; другой подвергся превращению в нечто древнее и чуждое. А он до сих пор не знал, как ползущие смогли перебить его гильдию. О черволюдях он не знал почти ничего и даже не смог бы сформулировать профессору правильные вопросы. Он стиснул кулаки, полные невероятной силы каменного человека, – но возможно ли испытать его силу хоть на ком-то из этих ужасов?

Но Идж стерпел – значит, стерпит и он.

– Понятно. Вы хотите сказать, пока у веретенщиков нет Кариллон, они не станут всех убивать.

– С ходу – нет. Не считайте их разумными созданиями, они – излучение, фактически шелуха, сброшенная богами, просочившаяся на низшее энергосостояние первовеществ. Но, по-моему, времени у нас мало.

– Профессор, вы наш единственный чародей. Кари рассказала, что ваш дом на улице Желаний стоял под охранными заклятиями, и эти заклятия не пустили веретенщика внутрь. Вы можете начертить обережные знаки и защитить нас?

– Боюсь, разве что начерно, кое-как, но вдруг да поможет. Мне понадобится… ох. – Онгент прорысил к окну и распахнул его. – Слушайте! – Со стороны бухты заливался безудержным звоном колокол. – Надвигается прилив, мой мальчик. Час близок!

И город, и город, и опять этот город.

Ниспадающие склоны истории, постройка на постройке, наросты культуры поверх культуры прошлого. Шрамы и заусенцы на плоти этого места, поросшего мрамором и мыльным камнем. Люди – муравьи, как капли сливаются в реки и озера, текут по каналам. Как вверху, так и внизу – ее взгляд проникает сквозь землю, через фундаменты, подвалы и туннели, к нижним трубам и стокам, и еще ниже к шахтам подземки и упырьим ходам, подземельным катакомбам Варитианских королей, еще более глубоким упырьим тропам, минуя черную печать, до той бессветной пустоты, где обитали веретенщики.

И вверху, вверху колокола являют свою славу – всему миру на устрашение. Ей их теперь хорошо видно. Черные Железные боги, – осознаёт Эладора, – никакие не черные и не железные, они из огня и крови. Они разворачиваются, как бутоны, при ее приближении: неприкаянные, бродячие ангелы на лике небес. Они слепо ощупывают материальный мир в поисках ее глаз, ее зрения, которое бы их направляло.

Один из них хлещет кнутом в ее сторону – и наступившая боль превосходит все измерения. Пускай она свободный разум, воспаривший над городом, но не оборвана связь с живым телом, что корчится там, позади, в семейной гробнице Таев. Глядя вниз, она смотрит на клетки своего организма тем же всевидящим оком, как и на город. И, подобно городу, ее тело горит, осажденное вторгшимися веретенщиками. Бездумный взмах бога убивает ее.

– Не работает! – жалобно вопит она. Не имея тела, ее крик воплощается в вещественном мире предвестиями и знаками. Замковый холм поливает дождь, и ее мука отдается стуком дождевой воды по желобам. На Орисоне бьются окна, их треск – узор волны ее голоса. В ответ воют псы – но никто из горожан ее не слышит.

К тому же сегодня в Мойке столько кричат, что один лишний вопль никто не заметит.