Григорий носил армейские сапоги и кожаную куртку, брился налысо и напоминал даже не молодого Маяковского, а какого-нибудь недавно демобилизовавшегося командира Красной армии. Вел себя Григорий независимо, был молчалив; друзей и даже приятелей на химфаке у него не водилось.

В тот день он опоздал на лекцию по началам термодинамики и потому, недоуменно оглядев аудиторию, направился к единственному свободному месту рядом с Лидой. Не говоря ни слова, она подвинула тетради, не отрываясь от книги, которую читала.

Термодинамическая лекция была скучна, как пыль.

Минуту Григорий смотрел на Лиду. Черноволосая и большеглазая, она была красива строгой красотой женщины, которой предстояло пережить большой террор и блокаду, проработать сорок с лишним лет за одним столом, выйти на пенсию и, дожив до девяноста, встретить смерть с равнодушным спокойствием человека, который узнал все, что его интересовало.

Заглянув через плечо, Григорий увидел сбегающие по странице аккуратные столбцы равностопных строк. На лекции по началам термодинамики Лида читала стихи.

Григорий развеселился. Сделав серьезное лицо, он нагнулся к Лиде и рассудительно сказал:

– Я вижу, вы стихи читаете. Я вот тоже поэзией увлекаюсь. Позвольте полюбопытствовать, что за книжка?

Он, разумеется, врал. К поэзии он был равнодушен, но за восемь лет жизни под фальшивой фамилией Борисов не раз убеждался, что ложь – самый короткий и надежный путь к любой цели.

Лида замешкалась, потом небрежным жестом человека, которому нечего скрывать, показала титульный лист.

Жестом она соврала так же, как Григорий соврал словом. Стихи были написаны поэтом, расстрелянным несколько лет назад за участие в антибольшевистском заговоре. В его стихах не было ничего контрреволюционного, но в ЧК могли не принять это во внимание. Чекисты плохо разбирались в поэзии.

Лиде показалось, что бритый человек в кожаной куртке вполне похож на чекиста.

Она не так уж ошибалась: в политех Григория направили после семи лет ударной работы в уголовном розыске. На его счету было задержание двух десятков опасных преступников и ликвидация нескольких банд, наводивших страх на Петроградскую сторону. Этой зимой Григорий еще совмещал обучение с оперативной работой, а потом собирался перейти в другой отдел. За семь лет ему надоело бегать по сырым ленинградским подворотням, выкрикивая «Стой, стой!», стреляя в убегающие тени и пригибаясь от чужих пуль.

Гумилев не интересовал УГРО, но Лида об этом не знала. Конечно, она могла захлопнуть сборник и сделать вид, что слушает лектора, – но поступить так было бы и подозрительно, и невежливо. Поэтому, открывая небрежным жестом титульный лист, она надеялась, что бесцеремонный сосед не вспомнит фамилии.

Григорий оценил изящество решения. Он рассмеялся и быстро закрыл книгу.

– Прекрасный поэт, – сказал он, – но столь многолюдная лекция – не лучшее место для чтения такой книги.

Лида улыбнулась. Они познакомились.

В этом месте читатель вправе заподозрить автора в неумеренном использовании приема, в литературной теории называемого сюжетным параллелизмом. Похоже, история Саши Мельникова, на свою беду познакомившего Лёлю Борисову со старшим братом, всего лишь дублирует историю знакомства Лёлиных родителей.

К сожалению, мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть это подозрение, ведь нам ничего не известно о том, что связывало Григория и Лиду. Возможно, юноша ухаживал за черноволосой тонкокостной красавицей. Возможно, Лида безнадежно мечтала о высоком круглоголовом Григории, о его широких плечах и сильных руках. И, конечно, двое молодых людей могли быть охвачены взаимной страстью.

Эпизод с томиком Гумилева случился зимой. Был ветер, крыши серели и таяли.

Григорий и Ольга познакомились поздней весной – и, значит, у наших героев было минимум три месяца.

Тетя Лида любила рассказывать историю о встрече на лекции по термодинамике и как-то даже показала сборник, которому я в какой-то мере обязан появлением на свет. Охотно вспоминала она и майский день, когда Григорий впервые увидел мою бабушку, свою будущую жену. Однако ни разу тетя не упоминала, что происходило в предшествующие месяцы.

Одним словом, факты не подтверждают и не опровергают вышеперечисленные версии. Читатель волен выбрать вариант себе по вкусу, мы же будем считать, что молодых людей связывала взаимная симпатия, не успевшая превратиться в роман, но послужившая фундаментом многолетней родственной дружбы.

Дождь падает на опустошенные поля Ленинграда.

Петр, Петр, зачем построил ты российскую столицу в этом гиблом месте?

Так думает Григорий Борисов в трамвае, дребезжащем, как крыша под ногами. Борисов едет к Лиде, потому что не видел ее в политехе уже три дня. Он думает, что она заболела, простудилась на холодном ленинградском ветру.

Трамвай влачится вдоль проспектов, вползает на мосты, и рельсы гудят на мостах, невыносимо гудят.

Григорий Борисов не знает, что едет навстречу главной любви своей жизни.

Оленька наскоро заколола светлые волосы узлом перед маленьким растрескавшимся зеркалом. У Лиды был жар, она не вставала третий день, и Оленька сама пошла открывать дверь.

Борисов стоял на пороге. Мокрая куртка обтягивала его, как рептилию – кожа. Несколько дождевых капель замерли на круглой бритой голове. Медленно и очень серьезно он протянул руку и представился:

– Григорий.

Оленька чуть покраснела и в ответ подала свою руку, тонкую, как римская свеча.

Закинув голову, разглядывая черное небо, лоскут луны, Борисов возвращается домой. Ночь. Трамваи уже не ходят.

Ее зовут Оленька. Ну и что же? Да ничего особенного, он просто припомнил имя.

Оленька была молчалива, светловолоса и очень хороша собой.

На Пятой линии он встретил собаку и долго, очень сердито ее рассматривал. Собака сидела под воротами, лохматая, разочарованная, голодная как собака. Борисов поздоровался с ней, залаял.

Непонятная радость душила его.

Ему хотелось дурачиться, смеяться, задирать прохожих. Но ночь была безлюдна. Бессонна, как сова.

Борисов шел упругой походкой, распахнув куртку, и ветер крыльями поднимал ее с двух сторон. Борисов побежал, ухая, по мокрой мостовой, с каждым шагом молодея, отбрасывая прожитые годы жизни. Одиннадцать лет назад он был маленьким мальчиком из богатой семьи. Восемь лет назад у него была собственная фамилия, совсем другая.

Он смеется – беспричинно. Он болтает без конца. Он для чего-то отдает первому же встречному прохожему все свои папиросы. Над ним все смеются, он сам смеется над собой, сам себя не узнает.

Он догадывается наконец, что пора возвращаться домой, что ночь на исходе, что он влюблен.

Вернувшись, он не может уснуть. Все ясно до сердцебиения.