И подобным образом объехав несколько мест, он, невозмутимый, величаво-спокойный, с наполненным яйцами автомобилем возвращался к ночи домой.

Так прошел первый год работы на ферме. Конечно, и Константин Андреевич, и Софья Николаевна отлично понимали, что вначале никакое куриное хозяйство доходу дать не может. Всякий доход ясно показывал бы, что дело ведется ненормально.

Но какая-то реформа, все-таки, нужна. Прежде всего, куры дают слишком много яиц. Как с этим бороться? Правда, за год двести двадцать пять кур уже погибло от дифтерита. Но девятьсот все же осталось. Как двум человекам справиться с девятьюстами, чтобы рационально работать? Кроме того, на ферме было еще восемь коз, кролики, огород.

Нет, без сельскохозяйственного рабочего, крепкого, двужильного, обойтись невозможно. И, вот, как раз во время моего пребывания на ферме, туда прибыл первый батрак, рекомендованный Константину Андреевичу одним парижским приятелем.

Батрак тот, по имени-отчеству Петр Павлович, был генералом, командовавшим корпусом в Великую войну. За исключительную доблесть генерал получил два ордена св. Георгия и георгиевское оружие.

– Пожалуйте, ваше превосходительство… Садитесь, ваше превосходительство… – пригласив к столу батрака, любезно говорил Константин Андреевич. – Отдохните, пожалуйста.

– Да, уж я тут отдохну, – добродушно соглашался генерал. – Я о деревне давно, знаете, мечтаю. Это вам не Париж. Прогулки, природа. И курочек, знаете, люблю. Особенно под белым соусом. А яйца без конца могу есть. Глазунью, например, из десяти штук. А? Со свежим лучком… А? Хо-хо!

На следующий день утром генерал встал к девяти часам и явился на веранду пить кофе. Софья Николаевна, подоткнув подол, носилась по двору взад и вперед с ведрами, кричала «цип-цип-ципашечки». Константин Андреевич на веранде уныло штемпелевал яйца. А генерал сел, принялся за завтрак, энергично покончил с ним и, с удовлетворением крякнув, заговорил:

– Да-с. Хорошо здесь, господа. Местность немного, знаете, восточную Пруссию напоминает. Эх, были времена! А? Помню на дороге к Швенау. Приехал я для осмотра частей. У второй армии дела уже неважны были, первая армия должна была помочь ей наступлением левого фланга и рейдом конницы. Там, вот, четвертый корпус, значит, продолжает наступление. Первая бригада расположена в Абшвангене. Тут же как раз наши кавалергарды. Ну, и вот, представьте себе…

– Петр Павлович, можно вас попросить? – кричит со двора София Николаевна.

– А? Что? Сию минуту.

– Не беспокойтесь, ваше превосходительство, это неважно, – торопливо говорит Константин Андреевич, укоризненно взглянув в сторону жены и бросив штемпелевать яйца. – Так, значить, в Абшвангене, вы говорите?

– Да-с, в Абшвангене. А энергичная у вас супруга. А? Любо смотреть, как работает! Так вот значит, еду я. Направляюсь туда, где вчера наши вели бой за станцию Аиру и Удерванген. И вижу: германская конница. Вот тут мы, например, а с той стороны, где эта беспризорная козочка бродит, правый фланг первой бригады. Там же, впереди, чуть вдвое дальше кроликов, немцы: «Ваше превосходительство, – говорит адъютант, – разрешите доложить: немцы». «Сам знаю, что немцы – говорю. Вот мы их сейчас расчихвостим! Вперед братцы! За мною! Ура!» И вместе со своими штабными, поддержанный кавалергардами, двинулся я прямо на них. Бой был лихой, доложу вам! А затем, помню, такой случай… У Эберсвальде…

Через полгода я снова приехал в гости на ферму. Генерала уже не было: говорят, он сильно поправился, пополнел, написал свои мемуары и вернулся обратно в Париж. Но вместо него встретил я у Константина Андреевича другого батрака, тоже рекомендованного каким-то приятелем.

Батрак этот, по фамилии Лучесветов, был полной противоположностью генералу. В то время как тот отличался кипучей энергией, воинственностью, неукротимой жаждой к новым боям, этот оказался человеком грустным, задумчивым, наверно, поэтом в душе. По профессии был он драматическим актером, одним из тех загадочных актеров Московского Художественного театра, которых сейчас около ста тысяч человек бродит по различным углам Европы, Азии, Африки.

Хозяева относились к новому батраку очень снисходительно, даже участливо. Да и понятно: бедняга страдал падучей болезнью, а кроме того нередко впадал в тяжкую меланхолию, из которой его не могли вывести ни куры, ни кролики, ни даже строптивый бородатый козел.

Когда я приехал, Лучесветов сидел недалеко от фермы на откосе ближайшего холма, курил и уныло смотрел на расстилавшуюся перед ним равнину.

– Это он? – осторожно спросил я Софью Николаевну, показывая глазами на холм.

– Да. Только не ходите туда. Он сегодня хочет побыть в одиночестве.

Впрочем, к ужину новый батрак явился аккуратно. Войдя в столовую, он торжественно протянул мне руку, представился: «известный артист Лучесветов», строго спросил Софью Николаевну: «а коз уже загнали?…» Затем сел за стол, с аппетитом поел. И, закурив папиросу, вдруг проговорил, не глядя ни на кого:

– Что наша жизнь? Игра!

Все промолчали.

– А что? Разве не правда? – после некоторой паузы обидчиво спросил он, обводя нас испытующим взглядом. В глазах его показался нехороший блеск.

– Отчего же не правда, – миролюбиво ответил Константин Андреевич. – Разумеется, правда.

– Ну, да. Конечно… Бывает… – растерянно подтвердила Софья Николаевна.

Однако, и такой батрак, как Лучесветов, долго продержаться на ферме не мог. Получил в один прекрасный для его хозяев день солидный ангажемент в какое-то несолидное русское театральное дело и внезапно уехал в Париж.

После этого на ферме решено было больше не брать интеллигентных батраков. Константин Андреевич долго бился, отыскивая по всей Франции простого черноземного мужичка, прямо от сохи, который раньше ничем не командовал, ни на какой сцене не играл, не писал ни стихов, ни романов, ни мемуаров. И в конце концов такая черноземная сила отыскалась: Петрусь Холява, с завода Рено.

Холява оказался здоровенным дюжим парнем, неутомимым работником. Но его свирепая внешность, глубокий шрам на щеке и не в меру взъерошенные черные волосы не на шутку пугали Софью Николаевну.

– Костенька, а не убьет ли он нас как-нибудь ночью? – тревожно шептала она мужу, ложась спать.

– Оставь пожалуйста. Зачем ему убивать русских, когда кругом столько французов?

К сожалению, и Петрусь прослужил у Константина Андреевича всего только несколько месяцев. Все при нем шло прекрасно. Курятник был чист, куры довольны, кролики сыты, козы не заходили к соседям. Но яиц почему-то оставалось для продажи все меньше и меньше. А Петрусь по каким-то личным делам часто уходил в соседнюю деревню.

Константин Андреевич несколько раз замечал странное явление: подойдет к кустам на границе своего участка… А там лежит под ветвями целая горка яиц. Почему горка? Откуда? Как куры могли такую горку снести? Но из чувства деликатности Константин Андреевич ничего не говорил об этом Холяве, не говорил до тех пор, пока не наткнулся однажды на совершенно небывалое в куроводстве явление:

Куры снесли в зарослях целую пирамиду яиц, но не просто так, на земле, а предварительно подложив под себя развернутый лист русской газеты.

– Петрусь! – строго сказал Константин