– Здравия желаем честной компании! Здравствуй, Валентин! Как живешь помаленьку? Сан Саныч, у нас дейдвуд потек, меляков-то нацепляли, надо бы перебить сальники… На полдня работы будет. Ребята уже начали. Или прикажешь, так пойдем?

Белов пошел смотреть. Текло сильно. Как ни хотелось Белову уйти побыстрее от всех этих разговоров, надо было ремонтироваться. На берег не пошел, поднялся в каюту и вспомнил, что Николь живет у него. Он шел лечь и выспаться, но теперь сел, тяжело нахмурившись, на широкой кровати, ругая себя мысленно, что выпил. Никого не хотел видеть.

Осторожно постучавшись, вошла Николь, застеснялась его на секунду, но тут же улыбнулась, присела и поцеловала Сан Саныча в щеку:

– Целый день сегодня не виделись, странно, да? Мы на одном маленьком корабле… Что с тобой? Это я виновата? Ты жалеешь о сегодняшней ночи? – она говорила тихо, чуть тревожно, но настойчиво. Заглядывала в глаза. – Скажи сразу! Ты жалеешь? Потому что я ссыльная?

– Нет, что ты… – очнулся Сан Саныч. – Нет, мы выпили и разговаривали…

Он посматривал в ее ясные карие глаза и не знал, можно ли ей хоть что-то из того рассказать. Нельзя было, понимал, у нее и своего хватает.

– Это наши, мужицкие дела, – вздохнул тяжело.

– Какие? Этот здоровый мужик выпил и лез драться?! А Георгий Николаевич?

– Да нет, ну что ты! – удивился Сан Саныч.

– Русские часто дерутся пьяные, – Николь быстро поцеловала Белова в губы. – Я из-за тебя сегодня ночью все-все забыла. Всю свою плохую жизнь, и осталась только хорошая.

И опять поцеловала.

Сан Саныч обнял ее и вскоре тоже забыл все на свете.

Через полчаса Николь, делая страшные глаза, убежала на камбуз, а Сан Саныч, успокоенный, отвернулся к стенке и уснул.

Романов чувствовал лагерное родство с Горчаковым, тяжелое родство несправедливых безжалостных судеб, ему хотелось поговорить, и они уплыли на реку. Висели на нижнем, самом дальнем бакене. Енисей был тихий, только зацепленная за бакен лодка шумела сильной водой. Солнце уже не пекло. Романов, только что поднимавший и опускавший тяжелый камень-якорь со дна – они переставляли бакен, – отер пот и достал папиросы:

– Подождем маленько, иногда катится по дну, – кивнул вниз под воду.

Прикурил, протянул огонек Горчакову. Попыхивали молча среди вечерней тишины реки.

– Ты откуда родом? – спросил Георгий Николаевич.

Романов помолчал, стряхнул пепел в воду.

– С устья Селенги, это на Байкале. Бурятское сельцо Малая Березовка.

– Рыбачили?

Романов кивнул, все думая о чем-то:

– Больше землю пахали, там земля – какой поискать! Одним большим двором жили на своем хуторе – отец с матерью да нас трое братьев с семьями, одних взрослых работников десять человек было, ребятишки еще… Старший брат рыбалкой занимался – омуль у нас самый крупный на всем Байкале, Посольский называется, его ловили, да осетров… щуку-окуня за рыбу не считали. Лошадей, коров, мелкого скота больше ста голов было – пастбища там островные, богатые. Хлеба собирали много, огород большой… зимой извозом занимались. Хорошо жили, жатки, сеялки, косилки – все было, руками не косили.

Он замолчал, крепкое внутреннее удовольствие отражалось на грубоватом лице. Папиросу притухшую раскурил. Продолжил неторопливо:

– Долго нас не трогали, думали уже пронесет, хотя слухи ходили, да и людей везли на восток целыми составами… Летом 1931-го вышло постановление о раскулачивании в Бурят-Монгольской АССР. Ну и вся наша семья, все хозяйство… – Валентин нахмурился. – Побоялись всех в одно место сослать, разделили. Мне тридцать три года было, жена Тоня, Мишка трехлетний и дочка махонькая, годовалая, нам повезло – отправили на юг Красноярского края, место необжитое, но земля неплохая. Первый год в ледяном бараке жили друг на друге, лес валили и сплавляли, кормили очень плохо, девочка умерла, Тоню с Мишкой еле уберег. На другой год бригадиром овощеводов назначили, свой огород посадили, картошки и капусты хороший урожай был, помаленьку поднялись. Через год избу небольшую поставил, из барака переехали, потом коня купил, свой огород побольше уже сажали – в город продавать возили. Верочка родилась. Весной 1939-го снова раскулачили. Меня в лагерь, их – вон, на кладбище…

Валентин посмотрел на Горчакова, потом на погасшую папиросу, подкуривать не стал. Снова прищурился на Енисей:

– От семьи не знаю, кто и остался, отец в первый же год умер где-то на Ангаре, мать вернулась в Березовку, там никого… побиралась, говорят, – Валентин угрюмо тер ладонью борт лодки. – Братья не знаю где, сосед написал, что Василий, старший наш, один приезжал перед самой войной и исчез потом.

Валентин бросил папиросу в воду, посмотрел, как ее подхватило быстрым течением, постучал задумчиво кулаком о колено:

– Ты, прости, Николаич… мне тут не с кем… – Он нахмурился и, тряхнув головой, добавил: – У тебя тоже, видно, беды хватает… но другой и не поймет.

Замолчали, думая о своем. Валентин поднял взгляд на Горчакова:

– У тебя-то отец кто был?

Горчаков очнулся от своих мыслей:

– Текстильщик. Инженер-технолог в Орехово-Зуево у Саввы Морозова и у Прохорова на Трехгорной мануфактуре управляющим… – Он посмотрел на Романова, тот слушал внимательно. – После революции создавал советскую текстильную отрасль.

– Значит, не против революции был?

– Нет, считал, что революция даст России настоящую свободу. Его большевики очень ценили… он много построил.

– Большевик, значит?! – Романов смотрел неодобрительно. – Сколько же умных людей в большевики пошли! Какие же они после этого умные?! Неужели они этих воров не понимали?

– Большевиком он не был, он был честный и думал, что нищету и невежество можно будет преодолеть… – Горчаков достал папиросы, но не стал прикуривать. – Вся семья такая была, старшие брат и сестра вступили в партию еще до революции, наверное и я вступил бы, будь постарше. Мы все очень верили… Стремление к свободе и равенству началось задолго до большевиков, в других странах это получилось.

– Да как же вы не видели этих зверей? – с досадой крякнул Романов. – На воров! На воров и бездельников вы работали! Меня такие вот в декабре тридцать девятого пришли кулачить… во второй раз!

– А почему тебя в лагерь взяли?

– Так куда же? – не понял Валентин.

– Сослать должны были…

– А-а… – криво ухмыльнулся бакенщик. – Я этим уполномоченным морды разбил… И винтовки у них изломал об угол. Они пьяные были. Пятнадцать лет дали, «пятьдесят восьмую», пункты 8, 9 и 10. Террорист. Хорошо, не стрельнули.

– А выпустили досрочно? – прищурился Горчаков.

– Ну… за героизьм, бляха-муха…

Горчаков смотрел с интересом.