– А романсы знаете, Нина Степановна? – спросил Померанцев.

Был уже второй час ночи. Стемнело. У костра оставались повариха, Померанцев и Климов. Пели негромко. Грач кемарил, опустив усы на грудь.

Николь с Сан Санычем, гуляя, ушли за поворот берега. Останавливались. Разговаривали. Обходили лужи на плотном песке, деревья, принесенные Туруханом, и удалялись все дальше. Поющих уже не было слышно. Птицы ночные им пели. Громко, раскатисто и чисто в темном воздухе и над гладкой рекой. Николь была спокойна и ласкова, Белов, наоборот, скован своими мыслями о ней, о жизни.

– Этот вот, что щелкает, – это соловей?

– Не знаю, – жал плечами Сан Саныч, – как соловей по-французски?

– Россиньоль…

Белов кивнул.

– Даже Горчаков пел, очень точно, кстати, пел! И голос у него приятный… но так странно, да?

– Что странно? – спросил Сан Саныч.

– Что такой человек поет! Он же все время молчит… Ты знаешь, он хорошо говорит по-французски?

– Я тоже научусь, – неожиданно громко и грубовато брякнул Сан Саныч.

– Ты? – Николь двумя руками взяла его руку выше локтя и прижалась. – Конечно. Ты все сможешь! Ты такой умный! И смелый! Я думаю, ты очень талантливый человек!

– Почему? – Сан Санычу показалось, что она шутит.

– Я это вижу! Все, что ты делаешь, это так трудно! Мы с Ниной очень боялись, когда были эти повороты. Нина говорит, что ты очень хороший капитан!

Белов молча рассматривал ее в темноте. Чувствовал ее руки.

– Значит, ты меня простила?

– Саша! – Николь развернулась и сделала то, что очень хотел сделать Сан Саныч, – притянула его к себе. – Какой ты хороший! Если бы я не хотела к тебе, не приехала бы. Я просто боялась, что ты окажешься другим. Я привыкла бояться людей.

Белов стоял спиной к реке, в голове все плыло от ее слов, он боялся свалиться в реку и держался за Николь. Ему казалось, что они с Николь давным-давно уже муж и жена, прожили вместе много лет, но что-то их разлучало, и вот они снова вместе. Он обнял ее осторожно:

– Я тоже очень хотел, чтобы ты была рядом…

Сан Саныч стискивал челюсти от глупости, которую сказал, но сказать, что любит ее, он не мог. Это была правда, которую он боялся произнести вслух – у него не было ничего дороже. Сан Саныч прижимал девушку, понимая, что окончательно отвечает за нее. Что никакой обратной дороги нет. Мелькнул в сознании Квасов, разъяренная Зинаида, даже общее партсобрание – все, о чем он думал и чего боялся, мелькнуло и исчезло. В его руках была Николь, и все, что сейчас начиналось, было правильно, все соответствовало честной людской жизни.

Он прижался щекой к ее виску.

На пароходе привел в свою каюту и уложил в кровать. Сам взял бушлат и собрался выйти.

– Ты куда, Саша? – испуганно спросила Николь.

– Отдыхай, завтра все сделаем, я рядом у ребят пока.

На следующий день Белов перестроил свою каюту. Убрали кресло, передвинули столик в угол, а вместо узкой кровати матрос Климов сколотил ловкий просторный топчан. С Николь Сан Саныч почти не разговаривал, даже и побаивался – вдруг у нее это был просто порыв? Николь тоже была тихой, не улыбалась, ложки-вилки из рук валились. Обедала не со всеми, в кухне притулились с Ниной. Говорили о чем-то негромко.

Сан Санычу казалось, что вся команда чувствовала что-то особенное и была серьезна. Старпом, когда остались вдвоем с Беловым, предложил спокойно:

– Идите в нашу с Егором каюту, она просторнее.

– Спасибо тебе, Фролыч, все уже сделали… – Белов помолчал. – Вернемся – женюсь!

Старпом согласно кивнул и переключил телеграф на «малый», подходили к повороту.

Николь, покраснев, перенесла к нему свои вещи. У нее, как у заправской зэчки, был фанерный чемодан. Стеснялись друг друга, не очень понимали, что происходит, обсуждали ее несвободу и необходимость – по закону – вернуться после навигации в Дорофеевский, куда она была приписана. С его разводом тоже все было не очень просто, но Сан Саныч ничего не стал говорить о своих страхах. Обсуждали, где будут жить в Игарке, когда распишутся.

Белов чувствовал, что здесь, на корабле, он поступил правильно и честно, но «Полярный», спускаясь по глухому таежному Турухану, приближал его к действительности, которая жила по другим законам.

Прошло еще несколько нервных и растерянных ночей, прежде чем они стали мужем и женой. Утром после этой ночи они вышли на просторы Енисея. Белов щурился сурово на рассвет, поднимающийся над другим берегом, и не верил, что у них что-то может не получиться.

33

«Полярный» делал оборот, целясь в узкую протоку бакенщика Валентина Романова.

Белов стоял на штурвале. Вылизанные штормами базальтовые выступы Большого Каменного острова спускались к воде и образовывали тихую бухту. Ниже мыса весь огромный, двадцатикилометровый остров был песчаным, заросшим тальниками и разрезался мелкими протоками. Только этот передовой мыс, видимо и давший название всему острову, был скальный. Очень похожий на характер Валентина Романова.

Знакомая лестница с перилами поднималась от причала к натоптанной тропинке, которая, огибая большие камни, уводила к жилью. Дом с постройками стоял в сосняке, с реки его почти не видно было. Другая тропинка вела на песчаный берег ниже скал. Здесь были запасные бакены, лодка, невода и сети на вешалах из бревен. Все у дядь Вали было надежно.

Как ни торопился Сан Саныч в Ермаково, чтобы покончить со своим семейным вопросом, мимо Мишкиного отца пройти не мог. После их прошлогоднего разговора они не виделись и не писали друг другу. Сан Саныч ничего не узнал о Мишке, и от этого было стыдно, ему казалось, он плохо пытался помочь.

Валентин стоял на своем бугре в телогрейке и с дымящейся папиросой. Не спустился к буксиру. Белов первый поднялся по лестнице:

– Здорово, дядь Валь! – протянул руку.

– Здорово, Сашка! – у Сан Саныча отлегло от души, лицо Романова было, как всегда, слегка угрюмо, но в голосе не было тяжести.

– Забежал к вам. Ты чего в телогрейке? – Белов потрепал ласкающуюся лайку.

– Спину прохватило, пойдем, – Романов двинулся к дому, но вдруг остановился и повернулся к Сан Санычу. – Мишка письмо прислал…

– Да?! – обрадовался Сан Саныч. – Где он?!

– На Колыме в пересыльном лагере, при Анне не надо… – и он снова повернулся к дому.

Белов пораженный, замер на тропинке, смотрел на тяжелую спину Мишкиного отца, в голове замелькали лица начальника пароходства, безразличного и безликого капитана-особиста…

– Мне куда, Сан Саныч? – Горчаков с фельдшерским чемоданчиком поднимался от реки.

– Погоди, Георгий Николаич… Тут такая херня… – Сан Саныч напряженно смотрел на Горчакова.