— Да и господин Ламберт то же самое им подтвердили.

— Что-о-о?

— Господин Ламберт-с. Они Андрею Петровичу тоже изо всех силподтверждали, что вы останетесь, и Анну Андреевну в том удостоверили.

Меня как бы всего сотрясло. Что за чудеса! Так Ламберт ужезнает Версилова, Ламберт проник до Версилова, — Ламберт и Анна Андреевна, — онпроник и до нее! Жар охватил меня, но я промолчал. Страшный прилив гордостизалил всю мою душу, гордости или не знаю чего. Но я как бы сказал себе вдруг вту минуту: «Если спрошу хоть одно слово в объяснение, то опять ввяжусь в этотмир и никогда не порешу с ним». Ненависть загорелась в моем сердце. Я изо всехсил решился молчать и лежал неподвижно; она тоже примолкла на целую минуту.

— Что князь Николай Иванович? — спросил я вдруг, как быпотеряв рассудок. Дело в том, что я спросил решительно, чтобы перебить тему, ивновь, нечаянно, сделал самый капитальный вопрос, сам как сумасшедшийвозвращаясь опять в тот мир, из которого с такою судорогой только что решилсябежать.

— Они в Царском Селе-с. Захворали немного, а в городе этитеперешние горячки пошли, все и посоветовали им переехать в Царское, всобственный ихний тамошний дом, для хорошего воздуху-с.

Я не ответил.

— Анна Андреевна и генеральша их каждые три дня навещают,вместе и ездят-с.

Анна Андреевна и генеральша (то есть она) — приятельницы!Вместе ездят! Я молчал.

— Так дружны они обе стали-с, и Анна Андреевна о КатеринеНиколаевне до того хорошо отзываются…

Я все молчал.

— А Катерина Николаевна опять в свет «ударилась», праздникза праздником, совсем блистает; говорят, все даже придворные влюблены в нее… ас господином Бьорингом все совсем оставили, и не бывать свадьбе; все про тоутверждают… с того самого будто бы разу.

То есть с письма Версилова. Я весь задрожал, но непроговорил ни слова.

— Анна Андреевна уж как сожалеют про князя Сергея Петровича,и Катерина Николаевна тоже-с, и все про него говорят, что его оправдают, атого, Стебелькова, осудят…

Я ненавистно поглядел на нее. Она встала и вдруг нагнуласько мне.

— Анна Андреевна особенно приказали узнать про вашездоровье, — проговорила она совсем шепотом, — и очень приказали проситьпобывать к ней, только что вы выходить начнете. Прощайте-с. Выздоравлйвайте-с,а я так и скажу…

Она ушла. Я присел на кровати, холодный пот выступил у меняна лбу, но я чувствовал не испуг: непостижимое для меня и безобразное известиео Ламберте и его происках вовсе, например, не наполнило меня ужасом, судя постраху, может быть безотчетному, с которым я вспоминал и в болезни и в первыедни выздоровления о моей с ним встрече в тогдашнюю ночь. Напротив, в то смутноепервое мгновение на кровати, сейчас по уходе Настасьи Егоровны, я даже и неостанавливался на Ламберте, но… меня захватила пуще всего весть о ней, оразрыве ее с Бьорингом и о счастье ее в свете, о праздниках, об успехе, о«блеске». «Блестят-с», — слышалось мне словцо Настасьи Егоровны. И я вдругпочувствовал, что не мог с моими силами отбиться от этого круговорота, хоть я исумел скрепиться, молчать и не расспрашивать Настасью Егоровну после ее чудныхрассказов! Непомерная жажда этой жизни, их жизнь захватила весь мой дух и… иеще какая-то другая сладостная жажда, которую я ощущал до счастья и домучительной боли. Мысли же мои как-то вертелись, но я давал им вертеться. «Чтотут рассуждать!» — чувствовалось мне. «Однако даже мама смолчала мне, чтоЛамберт приходил, — думал я бессвязными отрывками, — это Версилов велелмолчать… Умру, а не спрошу Версилова о Ламберте!» — «Версилов, — мелькало у меняопять, — Версилов и Ламберт, о, сколько у них нового! Молодец Версилов! Напугалнемца — Бьоринга, тем письмом; он оклеветал ее; la calomnie… il en restetoujours quelque chose,[102] и придворный немец испугался скандала — ха-ха… вотей и урок!» — «Ламберт… уж не проник ли и к ней Ламберт? Еще бы! Отчего ж ей ис ним не «связаться»?»

Тут вдруг я бросил думать всю эту бессмыслицу и в отчаянииупал головой на подушку. «Да не будет же!» — воскликнул я с внезапноюрешимостью, вскочил с постели, надел туфли, халат и прямо отправился в комнатуМакара Ивановича, точно там был отвод всем наваждениям, спасение, якорь, накотором я удержусь.

В самом деле, могло быть, что я эту мысль тогда почувствовалвсеми силами моей души; для чего же иначе было мне тогда так неудержимо и вдругвскочить с места и в таком нравственном состоянии кинуться к Макару Ивановичу?

Но у Макара Ивановича я, совсем не ожидая того, застал людей— маму и доктора. Так как я почему-то непременно представил себе, идя, чтозастану старика одного, как и вчера, то и остановился на пороге в тупомнедоумении. Но не успел я нахмуриться, как тотчас же подошел и Версилов, а заним вдруг и Лиза… Все, значит, собрались зачем-то у Макара Ивановича и «как разкогда не надо»!

— О здоровье вашем пришел узнать, — проговорил я, прямоподходя к Макару Ивановичу.

— Спасибо, милый, ждал тебя: знал, что придешь! Ночкой-то отебе думал.

Он ласково смотрел мне в глаза, и мне видимо было, что онменя чуть не лучше всех любит, но я мигом и невольно заметил, что лицо его хотьи было веселое, но что болезнь сделала-таки в ночь успехи. Доктор перед темтолько что весьма серьезно осмотрел его. Я узнал потом, что этот доктор (воттот самый молодой человек, с которым я поссорился и который с самого прибытияМакара Ивановича лечил его) весьма внимательно относился к пациенту и — не умеюя только говорить их медицинским языком — предполагал в нем целое осложнениеразных болезней. Макар Иванович, как я с первого взгляда заметил, состоял уже сним в теснейших приятельских отношениях; мне это в тот же миг не понравилось; авпрочем, и я, конечно, был очень скверен в ту минуту.

— В самом деле, Александр Семенович, как сегодня наш дорогойбольной? — осведомился Версилов. Если б я не был так потрясен, то мне первымделом было бы ужасно любопытно проследить и за отношениями Версилова к этомустарику, о чем я уже вчера думал. Меня всего более поразило теперь чрезвычайномягкое и приятное выражение в лице Версилова; в нем было что-то совершенноискреннее. Я как-то уж заметил, кажется, что у Версилова лицо становилосьудивительно прекрасным, когда он чуть-чуть только становился простодушным.

— Да вот мы всё ссоримся, — ответил доктор.

— С Макаром-то Ивановичем? Не поверю: с ним нельзяссориться.

— Да не слушается; по ночам не спит…

— Да перестань уж ты, Александр Семенович, полно браниться,— рассмеялся Макар Иванович. — Ну что, батюшка, Андрей Петрович, как с нашейбарышней поступили? Вот она целое утро клокчет, беспокоится, — прибавил он,показывая на маму.