корабль идет:

Куда! — Никто и ухом не ведет,

Как будто б ложные я распускала вести;

А ясно — только в трюм лишь стоит заглянуть,

      Что кораблю часа не дотянуть.

Сестрица! Неужли нам гибнуть с ними вместе!

Пойдем же, кинемся скорее с корабля;

                  Авось недалеко земля!»

Тут в Океан мои затейницы спрыгнули

                  И — утонули;

А наш корабль, рукой искусною водим,

Достигнул пристани и цел и невредим.

      Теперь пойдут вопросы:

А что же капитан, и течь, и что матросы?

                 Течь слабая, и та

                 В минуту унята;

      А остальное — клевета.

ЛИСА

    Зимой, ранехонько, близ жѝла,

Лиса у проруби пила в большой мороз.

Меж тем оплошность ли, судьба ль (не в этом сила),

    Но — кончик хвостика Лисица замочила,

          И ко льду он примерз.

    Беда невелика, легко б ее поправить:

          Рвануться только посильней

И волосков хотя десятка два оставить,

         Но до людей

      Домой убраться поскорей.

    Да как испортить хвост? А хвост такой пушистый,

              Раскидистый и золотистый!

    Нет, лучше подождать — ведь спит еще народ;

    А между тем авось и оттепель придет,

         Так хвост от проруби оттает.

    Вот ждет-пождет, а хвост лишь боле примерзает.

         Глядит — и день светает,

    Народ шевéлится, и слышны голоса.

              Тут бедная моя Лиса

              Туда-сюда метаться;

Но уж от проруби не может оторваться.

По счастью, Волк бежит. «Друг милый! кум! отец!—

Кричит Лиса.— Спаси! Пришел совсем конец!»

         Вот кум остановился —

    И в спáсенье Лисы вступился.

         Прием его был очень прост:

         Он нáчисто отгрыз ей хвост.

    Тут без хвоста домой моя пустилась дура.

    Уж рада, что на ней цела осталась шкура.

Мне кажется, что смысл не темен басни сей:

    Щепотки волосков Лиса не пожалей —

          Остался б хвост у ней.

ВОЛКИ И ОВЦЫ

Овечкам от Волков совсем житья не стало,

       И до того, что наконец

Правительство зверей благие меры взяло

       Вступиться в спáсенье Овец,—

       И учрежден Совет на сей конец.

Большая часть в нем, правда, были Волки;

Но не о всех Волках ведь злые толки.

       Видали и таких Волков, и многократ,—

              Примеры эти не забыты,—

              Которые ходили близко стад

       Смирнехонько — когда бывали сыты.

Так почему ж Волкам в Совете и не быть?

              Хоть надобно Овец оборонить.

       Но и Волков не вовсе ж притеснить,

Вот заседание в глухом лесу открыли;

              Судили, думали, рядили

              И наконец придумали закон.

       Вот вам от слова в слово он:

       «Как скоро Волк у стада забуянит

       И обижать он Овцу станет,

       То Волка тут властна Овца,

             Не разбираючи лица,

Схватить за шиворот и в суд тотчас представить,

       В соседний лес иль в бор».

В законе нечего прибавить, ни убавить.

       Да только я видал: до этих пор,—

Хоть, говорят, Волкам и не спускают,—

Что будь Овца ответчик иль истец,

       А только Волки все-таки Овец

             В леса таскают.

КУКУШКА И ПЕТУХ

«Как, милый Петушок, поешь ты громко, важно!»

      «А ты, Кукушечка, мой свет,

      Как тянешь плавно и протяжно:

Во всем лесу у нас такой певицы нет!»

«Тебя, мой куманек, век слушать я готова».

              «А ты, красавица, божусь,

Лишь только замолчишь, то жду я, не дождусь,

                     Чтоб начала ты снова...

      Отколь такой берется голосок?

                     И чист, и нежен, и высок!..

Да вы уж родом так: собою невелички,

                     А песни, что твой соловей!»

      «Спасибо, кум; зато, по совести моей,

      Поешь ты лучше райской птички,

      На всех ссылаюсь в этом я».

Тут Воробей, случась, примолвил им: «Друзья!

      Хоть вы охрипните, хваля друг дружку,—

                  Все ваша музыка плоха!..»

            За что же, не боясь греха,

            Кукушка хвалит Петуха?

      За то, что хвалит он Кукушку.

ВЕЛЬМОЖА

       Какой-то в древности Вельможа

       С богато убранного ложа

Отправился в страну, где царствует Плутон.

       Сказать простее,— умер он;

И так, как встарь велось, в аду на суд явился.

Тотчас допрос ему: «Чем был ты? где родился?»

«Родился в Персии, а чином был сатрап;

Но так как, живучи, я был здоровьем слаб,

       То сам я областью не правил,

       А все дела секретарю оставил».

«Что ж делал ты?» — «Пил, ел и спал,

Да все подписывал, что он ни подавал».

«Скорей же в рай его!» — «Как! где же справедливость?»—

Меркурий тут вскричал, забывши всю учтивость.

       «Эх, братец!— отвечал Эак,—

       Не знаешь дела ты никак.

Не видишь разве ты? Покойник — был дурак!

       Что, если бы с такою властью

       Взялся он за дела, к несчастью,—

       Ведь погубил бы целый край!..

       И ты б там слез не обобрался!

       Затем-то и попал он в рай,

       Что за дела не принимался».

Вчера я был в суде и видел там судью.

Ну, так и кажется, что быть ему в