– Помнишь, что я однажды рассказал тебе про фейри?

– Лучше бы тебе уточнить, – отзываюсь я. – Ты много чего говорил.

– Об их жизнях, – поясняет он. – Главное отличие людей от фейри.

 Я киваю, и Ланселот продолжает:

– Может, Мерлин не фейри. А может, и фейри. Понятия не имею. Но он точно бессмертен. Они с Нимуэ смотрят на мир похожими взглядами – с высоты. Для них мы – лишь фигурки на игровой доске.

 Я медленно выдыхаю и качаю головой.

– Я устала от игр, правил которых не знаю, – признаюсь я. – Я даже не знаю, на чьей я должна быть стороне. Нимуэ или Мерлина? Людей или фейри?

 Ланселот задумывается, а потом отвечает:

– Разве у тебя нет третьего варианта?

 Тем вечером мне не снится будущее. Вместо этого ко мне является мать: мы стоим у реки, у той самой реки, где всего несколько дней назад я вышла за Ланселота. Но теперь река вовсе не спокойна: она бурлит и кипит. И когда я подхожу поближе, сердце заходится у меня в груди.

– Вот ты где, Маленькая Лилия, – произносит мать, словно давно меня здесь ждет.

 Я отталкиваю страх и встаю с ней рядом. Она отрывает взгляд от воды и смотрит на меня так внимательно, словно хочет нарисовать мой портрет.

– Я уже задавалась вопросом, что останется от тебя, если те, кого ты любишь, отколют по кусочку… – говорит она, и ее холодные пальцы касаются моей щеки.

 Я стараюсь не вздрагивать, но и не подаюсь вперед.

– Скажи, ты нашла ответ на этот вопрос?

 Я закрываю глаза – словно это поможет мне не увидеть правды. Но я чувствую ее костьми. Ее не утаишь.

– Я думала, что стала такой благодаря Моргане, – говорю я. – Что она сделала меня сильнее, наглее и могущественнее. И так оно и есть. Но Гвен… Гвен сделала меня храброй. Не бесстрашной, но храбрее, чем я мечтала. И ты тоже помогла мне стать той, кто я есть. Ты сломила меня, превратила в тень самой себя, я боялась всего и вся и не смела желать ничего для себя.

 Я открываю глаза: сделали ли ей больно мои слова? Но если и так, она этого не показывает. Не стала бы показывать. В конце концов, это не моя мать, это всего лишь ее тень, живущая внутри моей головы. Призрак, от которого я не могу избавиться.

– Ты сотворила меня, – повторяю я. – И ты делала мне больно. И ты так и будешь причинять мне боль. Так что же останется, когда все кусочки исчезнут?

 Я делаю глубокий вдох. Запах речной воды меня успокаивает. И свежий воздух тоже. И деревья. В первый раз на моей памяти я чувствую покой.

– Останусь я, – отвечаю я матери. – Я. Все, чем я являюсь, все, что сотворила я сама. Может, ты придала мне форму, подобно вазе, но в конце концов, когда кусочков не останется, я не разобьюсь.

 Мать смотрит на меня, а потом кивает, и на губах ее расцветает улыбка.

– Где твой предел, Элейн? – спрашивает она голосом Морганы. И на этот раз у меня есть на это ответ.

 Но я не говорю ничего. Я вхожу в ревущую реку и позволяю течению меня унести.

46

 Я просыпаюсь.

 Луна все еще висит высоко в небе, а рука Ланселота лежит на моей груди, теплая и тяжелая. Ночь тиха, и я слышу, как бьется его сердце.

 Я поворачиваюсь к нему лицом. Стараюсь двигаться осторожно, но Ланселот ворочается и открывает глаза.

– Еще даже не утро. – Он переворачивается на спину и тянет меня за собой.

 Я сворачиваюсь клубком и кладу голову ему на грудь. Он бормочет что-то бессвязно и прикрывает лицо рукой, а потом проводит пальцами по моим волосам.

– Твои волосы у меня во рту, – произносит он, и я смеюсь, хотя от смеха мне больно.

 Это такой простой момент. У нас таких впереди тысяча. Потому что он в это верит.

 И я понимаю, что должна сделать. Он говорил верно: я должна выбирать не между Мерлином и Нимуэ. Не кого-то из них. Но я пока не могу подняться. Не могу попрощаться с ним.

 «Но это не прощание, – думаю я. – Я увижу его снова. Еще один раз».

 Нимуэ сказала, что его смерть неизбежна, но теперь я знаю: когда я увижу его вновь, извиняться придется мне.

– Я тебя люблю, – шепчу я.

– Хм-м-м? – Он уже проваливается обратно в сон. – Уж надеюсь, ты ведь все-таки вышла за меня.

 Сейчас он верит моим словам, но утром начнет в них сомневаться. И я никак не смогу это предотвратить и убедить Ланселота в том, что я его спасаю. В каком-то смысле. Но я не хочу заклеймить наш последний момент жалкими попытками. Вместо этого я поднимаю голову и целую его, нежно и неторопливо. Ланселот отвечает на поцелуй, его пальцы путаются в моих волосах. Он отстраняется и внимательно на меня смотрит.

– Все в порядке? – спрашивает он.

 Я улыбаюсь. И это так легко. Я улыбаюсь, потому что я здесь, с ним, и я счастлива, и это так просто.

– Все в порядке. – Это не ложь. – Просто пить хочу. Скоро вернусь.

 Выскальзываю из его объятий и из постели, подхожу к двери и слышу, как он снова переворачивается и зарывается в подушку.

– Надо поставить у кровати кувшин, – сонно бормочет он. – Ты всегда хочешь пить.

 Я замираю у двери и оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него в последний раз. Лунный свет делает черты его лица еще более резкими. Так он еще больше похож на фейри.

 «Возвращайся в кровать, – шепчет голос в моей голове. – Пока не поздно».

 Но потом я вспоминаю пророчество матери. Его последние строки.

Она сломит обеих и погибнет сама.

Я так беспокоилась о первых двух частях, об ужасных поступках Гвен и Морганы, что не поняла: последняя уже сбылась.

Я сломила их, и Гвен и Моргану. Не нарочно. Не из злого умысла. Но я все равно их сломила. Однако сломанные вещи можно починить, и я знаю, с чего начать.

Теперь я знаю, где мой предел. Однажды я его пересекла и больше делать этого не собираюсь.

Артур все еще не спит, и это меня не удивляет. Он сидит в кабинете, в наряде с коронации – жакет расстегнут и перекинут через спинку стула, волосы взъерошены. Настоящая картинка.

Король, которого я сотворила.

Король, который в каком-то смысле сотворил меня.

Он