Вторая часть была посвящена подробному изложению причин, по которым составитель документа пришел к мысли, что его первейший долг как любящего сына и верного служителя Церкви — не успокаиваться, пока он не вернет современным преемникам апостолов богатства, обманом отнятые у них в былые времена. Составитель документа считал себя вправе в крайнем — и только в крайнем — случае прибегнуть ради восстановления справедливости к любым средствам, за исключением тех, которые вынудили бы его совершить смертный грех.

В третьей части описывалось участие священника в сватовстве Маддалены Ломи и Фабио и рассказывалось, какие надежды он питал на возвращение церковной собственности сначала через влияние на племянницу, а затем, после ее смерти, через влияние на ее дочь. Если бы Фабио женился во второй раз, все эти замыслы потерпели бы крах, и об этом также упоминалось, после чего с исключительным вниманием к деталям описывалось, как у священника зародились первые подозрения о возможности подобной катастрофы.

В четвертой части рассказывалось о сговоре с Желтой маской. Составитель писал, как в тот вечер, когда умерла его племянница, его в мастерской брата одолели мрачные предчувствия касательно второй женитьбы Фабио и как он твердо решил любой ценой предотвратить подобный союз, который знаменовал бы его поражение. Он утверждал, что мысль сделать восковой слепок со скульптуры брата осенила его внезапно и он сам не понимает, что натолкнуло его на нее — кроме, пожалуй, недавних размышлений о суеверной натуре молодого человека, проявления которой он наблюдал в мастерской своими глазами. Далее священник заявлял, что сама мысль о восковой маске поначалу его пугала и он боролся с нею, словно с дьявольским искушением, и, опасаясь поддаться этому искушению, запретил себе даже заходить в студию, пока его брат был в Неаполе; однако при всех добрых намерениях стойкость его поколебалась сначала известием о возвращении Фабио в Пизу, а затем слухами, что молодой дворянин не просто собирается на бал, но и наверняка найдет себе вторую жену.

В пятой части рассказывалось, как священник в итоге предпочел поддаться искушению, нежели отказаться от драгоценной цели всей своей жизни, дав Фабио снова жениться, — и как он изготовил восковую отливку при помощи гипсового слепка, снятого с лица статуи в мастерской брата, а затем дважды побеседовал с женщиной по имени Бриджида (которую знал и прежде); эта женщина по причинам личной вражды с готовностью и охотой согласилась изобразить на маскараде покойную графиню. Она же и предположила, что подготовить Фабио к предстоящей мистификации помогут анонимные письма, и сама их и написала. Тем не менее, утверждал составитель документа, даже по завершении всех приготовлений он все же хотел воздержаться от крайних мер и отказался бы от своих планов, если бы та женщина, Бриджида, не сообщила ему в один прекрасный день, что среди прислужниц на балу будет девушка-работница по имени Нанина. Священник знал, что граф когда-то был влюблен в эту девушку, более того, хотел жениться на ней. Он заподозрил, будто она нанялась прислуживать на бал с тайной целью, и поэтому поручил своей сообщнице сыграть свою роль в сговоре.

Шестая часть была посвящена подробному рассказу о событиях на маскараде и содержала признание, что накануне вечером священник написал графу письмо, где предлагал примириться после возникших между ними разногласий — исключительно с целью вывести себя из-под подозрения. Затем сообщалось, что священник взял на время ключ от ворот кладбища Кампо-Санто, однако не сообщил тому, кто распоряжался ключом, с какой целью он ему понадобился. А целью было сделать жуткую мистификацию с восковой маской еще правдоподобнее — забрать и высадить Бриджиду у ворот кладбища, где похоронена жена Фабио.

В седьмой части составитель торжественно заявлял, что единственной целью сговора было не допустить второй женитьбы молодого дворянина; после этого заявления священник повторял, что такой союз с неизбежностью разрушил бы все его планы добиться полного возмещения церковного имущества, поскольку тогда богатства графа Фабио перешли бы по большей части от ребенка от первой жены, на которого священник наверняка сохранил бы влияние, к другой жене и, вероятно, другим детям, на которых у него не было надежды повлиять.

В восьмой, и последней части составитель каялся в том, что в излишнем рвении интересам Церкви совершил поступок, грозящий опорочить все священство, и в самых сильных выражениях повторял, что о задействованных средствах можно думать что угодно, однако конечная цель его была самая праведная, а в заключение подтверждал готовность смиренно принять любые кары, даже самые суровые, которые пожелает наслать на него церковное начальство.

Прочитав это невероятное признание, врач снова обратился к Луке Ломи.

— Согласен с вами, что от огласки поступков вашего брата никакой пользы не будет, — сказал он, — если, разумеется, церковное начальство исполнит свой долг. Я покажу эти бумаги графу, как только он будет в состоянии ознакомиться с ними, и не сомневаюсь, что он охотно разделит мою точку зрения.

От этого у Луки Ломи гора свалилась с плеч. Он поклонился и ушел.

Врач положил бумаги в тот же шкафчик, куда убрал восковую маску. Прежде чем запереть дверцы, он вынул плоскую коробку, открыл и некоторое время задумчиво разглядывал маску, а затем послал за Наниной.

— Дитя мое, я собираюсь сейчас проделать наш первый опыт над графом Фабио, — сказал он, когда она пришла, — и считаю, что вам необходимо присутствовать при нашем с ним разговоре.

Он взял коробку с маской и, поманив за собой Нанину, направился в комнату Фабио.

Глава VIII

Примерно через полгода после описанных событий синьор Андреа д’Арбино и кавалер Финелло отправились погостить к другу на приморскую виллу на побережье Кастелламмаре, что в Неаполитанском заливе. Почти все время они со всей приятностью проводили на море — рыбачили и катались на лодке. Лодка была в полном их распоряжении. Иногда они целыми днями лениво ходили вдоль берега, а иногда плавали на очаровательные острова в заливе.

Как-то вечером они проплывали мимо Сорренто, дул легкий ветерок. Берег манил своей красотой, и они держались ближе к суше. Незадолго до заката они обогнули живописнейший мыс, мимо которого проходили и раньше, и им открылась бухточка с белоснежным песком. Сначала они увидели на каменистых холмах за бухтой виллу, окруженную оливами и апельсиновыми деревьями, затем — тропинку, которая вела от нее по утесам вниз, на песок, а потом — семейный пикник у воды, на благоуханном вечернем воздухе.

Старшие — мужчина и женщина — сидели рядом на песке.