Мидраш как явление встречается во всех типах иудейских текстов, и в том числе в великих законодательных сводах, которыми являются Мишна (сведенная воедино в начале III века) и возникшие позже Талмуды, собрания комментариев к Мишне: Вавилонский Талмуд, или Бавли, и Иерусалимский Талмуд, или Ерушалми. Тексты в них распределены главным образом по темам, а священные тексты привлекаются в той мере, как того требует аргумент, и тогда, когда это необходимо. Но есть и более пространные тексты, мидраши, и один из самых ранних их примеров – «Мехилта», а также «Сифра» и «Сифрей» [8]. В раннем Средневековье появляется «Великий мидраш», «Мидраш Рабба» – толкование на Пятикнижие и на пять свитков, читаемых на литургии: Песнь Песней, Плач Иеремии и Книги Есфири, Екклесиаста и Руфи, а также на другие мидраши.

Значительная часть материала в мидрашах по своей сути ближе не к галахе, а к агаде [9]. Раввины создают краткие истории на основе библейского текста – впрочем, часто это, несомненно, небылицы, и их не стоит воспринимать слишком серьезно. В «Барайте рабби Элиезера» (ее другое название – «Пирке де рабби Элиезер»), созданной в период таннаев – во II веке или в III столетии нашей эры – есть рассказ об овне, которого, как гласит двадцать вторая глава Книги Бытия, принес в жертву Авраам. Бог велел Аврааму пожертвовать Исаака, его возлюбленного сына, но когда Авраам уже был готов это совершить, Бог остановил его руку, послав весть через ангела, и вместо Исаака заменил жертву овном.

Здесь очевиден принятый у раввинов принцип «в Священном Писании нет ни “до”, ни “после”». Авраам, Давид, Илия, откровение Моисея на горе Синай, Храм, грядущий мир – все это существует в одном измерении, и один-единственный овен вносит свой вклад во все. То же самое видно и в примере из «Мехилты», где прошлое, настоящее и будущее смешаны воедино:

Ранние мидраши – труд поколений раввинов (таннаев), работавших и в Земле Израильской, и в Вавилонии в первые три столетия христианской эры. Существуют и варианты мидрашей: есть, скажем, другая «Мехилта» – «Мехилта рабби Шимона бар Иохая», которая слегка иначе трактует Священное Писание, подобно другим раввинским комментариям, таким как «Сифрей» и «Сифра» [12]. Но для постороннего наблюдателя подходы мидрашей предстают в сущностном единстве. Джеймс Кугель, подводя итог, говорит, что мидраши основаны на четырех предпосылках, имеющих отношение к Библии, и эти предпосылки пересекаются с тем, о чем мы уже узнали.

Согласно первой предпосылке, Библия – это загадочный, непонятный, зашифрованный текст, и тому, кто читает ее, необходимо раскрыть эту тайну. Да, кажется, что Библия – это последовательный рассказ о событиях, или о законах, или о хвалебных песнях, но на самом деле это ткань, сотканная из взаимосвязанных подсказок, ведущих к глубинному смыслу. Каждый отдельно взятый стих обладает смыслом, и точно так же им обладает взаимосвязь каждого стиха, возможно, с любым другим стихом, в каких бы книгах эти стихи не появлялись. Книги даже почти не мыслятся как непрерывный дискурс. Как отмечает Бенджамин Соммер, с эпохи Средневековья иудеи признавали в Библии ряд особо ярких историй – то же остановленное в последний миг жертвоприношение Исаака в двадцать второй главе Книги Бытия, по традиции называемое «Связыванием Исаака» (на иврите – Акеда). Но подобного представления даже и близко нет в ранних иудейских текстах: в них двадцать вторая глава Книги Бытия – это просто собрание отдельных стихов, трактуемых в связи с другими и, возможно, даже такими, которые находятся вне Книги Бытия [13].

Вторая предпосылка в том, что Библия всегда релевантна: ее придерживалось большинство иудеев и христиан во все времена. На вопрос: «Разъясняет ли Библия проблему, с которой мы именно сейчас и столкнулись?», ответ всегда один: «Да!» Просто все дело в том, что нужно приложить усилия, чтобы этот библейский ответ прозвучал, – а сделать это можно при помощи той расшифровки, о которой мы только что говорили. Объявить библейский текст устаревшим или неуместным – такая возможность непредставима. Эта идея раввинов, встречаемая и у христианских авторов, сохранилась до наших дней.

В-третьих, в Библии нет противоречий: она совершенно гармонична. В мидрашах много внимания уделено тому, чтобы примирить пассажи или стихи, которые, как кажется, подвергают эту предпосылку сомнению, особенно если они влияют на практические дела. Во Вступлении я уже говорил о том, как Анания, сын Езекии – по предположениям – истратил триста больших кувшинов масла, пока при свете лампад примирял Книгу пророка Иезекииля с Торой, и благодаря его подвигу исчез риск того, что пророческую книгу могут счесть недостойной причисления к канону.

В-четвертых, Библия, согласно раввинам, божественно вдохновлена, а не создана одними только людьми. Именно потому ее можно трактовать так, как это делают раввины – и ни одну другую книгу так воспринимать нельзя. Это тоже подтверждает, что в представлениях ранних раввинов Библия выступала в форме канона, четко определенного перечня книг, ведь ко всем книгам канона относятся по-особому, а ко всем книгам вне канона – нет; и это свидетельство лучше, чем любой умозрительный список святых книг.

Эти предпосылки привели к появлению ряда подробных принципов, используемых для истолкования. Их первое сведение в систему приписывают Гиллелю, жившему почти в одно время с Иисусом. Как говорят, он предложил семь миддот, или правил; в последующие столетия это число возросло: рабби Ишмаэль (автор «Мехилты») насчитывал тринадцать, а поздние толкователи – еще больше. Некоторые из этих правил признаны «законами мышления»: скажем, правило, согласно которому спор можно вести от менее значимых случаев к более значимым («если нужно беречься гнева, то в сколь более великой мере – убийства!»). Но на самом деле миддот – это не правила, придуманные раввинами изначально, а скорее нормативы, принятые уже после того, как оформился раввинский подход в трактовке Библии; раввины по большей части работали не в строгом соответствии с предписаниями, а действовали интуитивно – или учились по аналогии. Как мы увидим, то же самое справедливо и для христианских трактовок.