— Мое почтение, служивый. Харчевня здесь приличная?

— Не могу сказать. Во всяком случае, выпить тут дают, — ответил солдат, который и в самом деле так набрался, что едва стоял на ногах.

— Я приехал издалека, — сказал селезень, — и хочу отдохнуть. Я совсем из другого теста, чем это животное, не ведающее усталости. По правде сказать, равной этой лошади не сыщешь во всем свете. Она несется, как ветер, и останавливается, только если хорошенько попросишь. Для нее сотня километров — пустяк, каких-нибудь два часа, и она на месте.

Солдат едва верил своим ушам и с завистью поглядывал на лихого скакуна, который, честно говоря, казался ему довольно смирным на вид. Но после пребывания в харчевне его взор был несколько затуманен, и потому он не слишком полагался на свое зрение, а больше доверял словам селезня.

— Вам везет, — вздохнул он. — Да, если повезет, так уж повезет.

— Вы находите? — спросил селезень. — Понимаете, в чем дело, сам-то я не слишком доволен своей лошадью. Вы удивлены, не правда ли? Но я путешествую ради удовольствия, и для меня эта лошадь чересчур резва. Она не дает мне остановиться, вволю полюбоваться пейзажем. Мне бы больше подошла неторопливая лошадь.

Солдат почувствовал, как вино все сильнее и сильнее ударяет ему в голову, и ему показалось, что деревянная лошадь дрожит от нетерпения.

— А если б я осмелился предложить вам поменяться со мной? — спросил он с хитроватой усмешкой. — Я тороплюсь, а медлительность моего барана просто приводит меня в ярость.

Селезень подошел к барану, недоверчиво оглядел и клювом пощупал его ноги.

— Он очень мал, — заметил он.

— Это потому, что я совсем недавно отдал его обстричь. На самом деле это вполне рослый баран. Он достаточно велик, чтобы везти вас на себе. Об этом не беспокойтесь. Он прекрасно выдерживает даже меня и при этом еще скачет галопом.

— Галопом! — воскликнул селезень. — Галопом! Знаете, служивый, ваш баран похож на неукротимого рысака, который летит по дорогам так, что в глазах мелькает. Если он таков, то что я выигрываю от этого обмена?

— Я плохо выразился, — ответил солдат сконфуженно. — Скажу вам все, как есть: мой баран — само спокойствие, он ленив, да к тому же с одышкой. Да он движется медленнее, чем улитка или черепаха.

— Прекрасно, — сказал селезень, — хотя я с трудом в это верю. Но знаете, служивый, у вас такие правдивые, внушающие доверие глаза…

Так и быть, я согласен. Давайте меняться.

Боясь, как бы селезень не передумал, солдат бросился отвязывать барана и посадил ему на спину селезня. Тот уже не заводил речи о том, что хочет отдохнуть в харчевне, и торопил нового скакуна побыстрее трогаться в путь.

— Эй, — крикнул солдат, — не так быстро! Вы чуть не уехали с моей саблей.

Солдат освободил барана от длинной сабли, лежащей поперек туловища, и пристегнул ее у себя на боку.

— А теперь, — сказал он, обращаясь к деревянной лошади, — приготовились…

— Прежде всего, — посоветовал селезень, — дайте ей напиться. Видите, как она высовывает язык?

— И правда, об этом я не подумал.

Пока солдат ходил доставать воду из колодца, селезень и баран перебежали через дорогу и бросились к девочкам и Жюлю, спрятавшимся в поле ржи, откуда они могли наблюдать за происходящим во дворе харчевни. Дельфина и Маринетта едва не задушили барана в объятиях, и все рыдали от умиления. Излияния чувств могли бы продолжаться еще дольше, если бы их не отвлекла сцена, разыгравшаяся возле харчевни.

Солдат принес ведро воды деревянной лошади и, видя, что та не собирается пить, раздраженно закричал:

— Ты будешь пить, чертова кляча? Считаю до трех. Раз, два, три! Нет? Значит, подождешь до другого раза.

Поддав ведро ногой и опрокинув его, он уселся верхом на деревянную лошадь и возмутился, что она не трогается с места. Сперва он стал браниться, потом, видя, что та все равно не двигается, решил спешиться, приговаривая:

— Хорошо же, я знаю, что нужно сделать.

Вытащив длинную саблю, он одним махом отсек бедной деревянной лошадке голову, и она покатилась в пыль. Затем он вложил саблю в ножны и отправился на войну пешком. Может быть, теперь он уже стал генералом, но об этом ничего не известно.

На обратном пути Дельфина несла голову деревянной лошадки, а Маринетта тащила за веревочку обезглавленное туловище. Увидев, какой участи подверглась его лошадь, Жюль сперва очень расстроился, но быстро утешился, потому что девочки и барашек были вне себя от радости. К тому же больше всего его удручала мысль, что ему придется расстаться с новыми друзьями, которые собирались домой. И хотя мама пообещала ему приклеить голову его лошади, он все равно начал шмыгать носом, когда они скрылись из виду.

Дельфина и Маринетта были не вполне уверены, что встретят дома радушный прием. Родители и впрямь без конца говорили о дочерях, и говорили следующее:

— Оставим без сладкого. Посадим на черствый хлеб. Оттаскаем за уши. Пусть знают, как убегать из-под самого носа верхом на малознакомом коне.

И каждую минуту они выходили на крыльцо и смотрели туда, куда уехали девочки. Внезапно до них донесся цокот лошадиных копыт, но совсем с другой стороны. Вздрогнув, они воскликнули:

— Дядя Альфред!

Это и впрямь был дядя Альфред, который прискакал на ферму верхом на вороном коне, и, насколько можно было судить издали, лицо у него было свирепое. Бедные родители побледнели и шептали, сжимая руки:

— Мы погибли, он все узнает. Ему все станет известно. Как обидно, что мы лишились такого барана. Какая жалость! Ах, милый барашек!

— Вот и я, — произнес тогда голос барана, и он показался из-за дома, а следом за ним селезень и девочки.

Родители были так рады, что тотчас же принялись прыгать и смеяться. Вместо того чтобы наказать малышек, они неожиданно пообещали купить им по паре красивых домашних туфелек и по новому переднику. Затем в присутствии дяди Альфреда, который еще с недоверием поглядывал на них сверху вниз — со спины коня, они сами привязали на оба бараньих рога розовые банты. Более того, за ужином селезню было разрешено сесть за стол между девочками, и он вел себя не хуже, чем любая благовоспитанная особа.

ЗЛОЙ ГУСАК

Дельфина и Маринетта играли на скошенном лугу в мячик, когда там объявился большой белый гусак и запыхтел себе под огромный клюв. Вид у него был разъяренный, но девочки не придали этому значения. Они кидали друг дружке мячик и думали только о том, как бы не пропустить его в воздухе