отдать справедливость маршалу Жукову и ряду генералов, как под его командованием в центре (Рокоссовский, Конев, Власов, Белов), так и на севере (Клыков, Мерецков, Федюнинский) и на юге (Ватутин, Малиновский) — они в решающий момент (ноябрь-декабрь 1941 года), когда Сталин потерял голову и, по свидетельству Хрущева на XX съезде, считал все потерянным, сумели воспользоваться психологическим переломом в народе и вырвали оперативную инициативу из рук немцев, несмотря на огромные трудности, которые чинило им партийное руководство.

В начале 1943 года во время наступления на Ростов командовавший на этом направлении Родион Яковлевич Малиновский достаточно откровенно назвал американскому корреспонденту Эдгару Сноу главнейшие причины, которые привели к только что тогда одержанной победе под Сталинградом и к ряду блестящих операций, проведенных в это время на юге: «Укрепление духа Советской армии, как результат близкого знакомства с немцами, в течение которого каждый солдат накопил достаточное количество ненависти, … и реорганизация Красной армии (речь шла о передаче права решения командиру с подчинением последнему комиссара. — Н.Р.), которая решающе улучшила качество нашего командования»[492].

Ныне маршал, Малиновский в дни подлинных побед ни словом не обмолвился о партийном руководстве. Он имел в виду лишь приказ от 9 октября 1942 года, снова предоставивший командиру единоначалие и вернувший комиссаров и весь политсостав в положение замполитов.

Приказ этот после июльской истерики власти 1941 года был одной из уступок, на которые пошел Сталин.

7 ноября 1941 года Сталин провозгласил князей Александра Невского и Дмитрия Донского, великих русских полководцев Суворова и Кутузова «нашими великими предками», примеру которых надо следовать. Учреждение орденов Суворова, Кутузова, Нахимова, учреждение гвардейских частей, возвращение армии погон — это был отказ от партийных позиций, с которых национальные традиции и культура рассматривались лишь как выражение «классовых интересов царских помещиков и капиталистов».

Ленинская нетерпимая антирелигиозная позиция, сопровождавшаяся до самого 1941 года жестокими преследованиями церкви, была также отброшена.

7 ноября 1942 года Сталин послал телеграмму митрополиту Сергию, что положило начало признанию православной церкви и разрешению снова открыть храмы, подавляющее большинство которых давно уже было превращено в склады или антирелигиозные музеи. Партия должна была признать, что православная церковь и вера продолжают жить в основе культурного и национального сознания народа.

Моральная сила веры оказалась во время войны главной опорой для большинства людей, и использование ее казалось необходимым даже самым последовательным начетчикам ленинизма, когда немцы стояли под Москвой и на Волге.

Уступки власти не ограничивались областью идеологии и духовной жизни народа. Практически были допущены большие отступления и от колхозной системы. Продовольственный кризис и острый недостаток рабочих рук в деревне вынудил власть санкционировать широкое развитие так называемых подсобных хозяйств для рабочих и служащих. Период войны был не только периодом значительного роста приусадебных участков колхозников, — на что власть вынуждена была смотреть сквозь пальцы, — но и периодом частичного возрождения единоличных хозяйств. Распад колхозов, несмотря на упорное стремление немецких политиков сохранить их, был повсеместным явлением на оккупированных территориях, и часто там, где немцам удавалось насильно сохранить колхозы, они успевали все же рассыпаться, как только данные районы переходили из сферы тыловой немецкой администрации в прифронтовую полосу.

Постановление СНК и ЦК ВКП(б) от 24 августа 1943 года, касающееся вопросов сельского хозяйства в освобожденных от немецкой оккупации районах, не только открыто признает существование единоличных хозяйств и хозяйств «некооперированных кустарей», особенно в Орловской, Смоленской, Курской, Калининской областях и на Украине, но возвращается к политике 1928 года — не трогая их, а лишь повышая нормы поставок на 30 % выше норм, предусмотренных для колхозных дворов[493].

Это же постановление, исходя, видимо, из признания, что без приусадебного участка невозможно обеспечить жизненный минимум железнодорожникам, поощряет наделение их приусадебными участками, доводя норму для линейных работников … «пахотных земель до 0,5 гектара и сенокоса до одного гектара»[494].

Все эти уступки власти, патриотическая пропаганда, появление многих исторических популярных книг, почти совершенно лишенных налета доктрины, как, например, книги и брошюры Д. С. Лихачева, Б. Д. Грекова, В. В. Мавродина и др. по истории русской культуры и многие другие, создали атмосферу надежды на перерождение коммунистической власти после войны.

Надежды эти, сознательно или в силу непонимания природы коммунистической власти, подогревались западными союзниками в лице таких «реальных» политиков из окружения президента Рузвельта, как, например, Уоллес или Г. Гопкинс. Сам Рузвельт и в Тегеране и в Ялте искренне надеялся найти общий язык со Сталиным в послевоенном мире и часто блокировался с ним против более трезво смотревшего на вещи Черчилля.

Став первоначально на политически ясные и верные позиции поддержки России и ее народа, как неразрывного целого, в борьбе против Гитлера, западные союзники к концу войны в значительной мере скатились к ненужному ни им самим, ни народам России пропагандному мифу о якобы уже происшедшем перерождении большевизма.

Сталин, со своей стороны, пытался поддерживать этот миф, бросая на стол такие фальшивые карты, как, например, роспуск Коминтерна в 1943 году, — ровно ничего не менявший, после того как движущие силы Коминтерна распались к началу тридцатых годов. Коммунистические партии за границей давно превратились в послушное орудие сталинской политики и их руководство целиком было занято выполнением заданий органов НКВД.

Миф о национал-большевизме, сменившем якобы коммунизм в СССР, не только оказался широко распространенным в общественном мнении западных демократий, но даже захватил некоторые круги российской политической эмиграции. В период смертельной опасности для страны Сталин сумел воспользоваться недостаточно ясным пониманием природы коммунистического властвования и теми выгодами, которые ему принесло это непонимание, с одной стороны, и гитлеровская политика, с другой.

Не рассматривая здесь внешнюю политику партии во время войны, отметим лишь, что, не оставляя своей главной задачи — внесения революции извне, она так же, как и внутренняя политика, представляла собой сложную и обманчивую амальгаму, где словами и требованиями в Тегеране, Ялте и на других конференциях в плане естественных интересов России прикрывались ближайшие цели коммунистической партии — включить в свою орбиту окружающие СССР народы, выйти из своего, ставшего уже опасным, плацдарма властвования в России на пространства коммунистической империи.

Так огромные жертвы всего народа России, блестящие победы армии, талант ее полководцев были направлены в конце войны к цели, которая не имела ничего общего с интересами России, к цели, которая должна была служить вторым большим этапом на пути к созданию интернациональной коммунистической империи во всем мире.

Глава 36

Послевоенная реакция

Стремление отнять у народа сделанные во время войны уступки было лейтмотивом партийной политики после конца войны.

Однако осуществить новый нажим, с тем чтобы