России и русский народ, в частности, принадлежат к «низшей расе», не заслуживающей самостоятельного государственного бытия[487].

Гитлер сознательно не желал прибегнуть к политическим средствам ведения войны. Допущенный им лозунг «освобождения от коммунизма» был сознательным обманом, не связанным ни с какими реальными планами и предназначенным лишь для пропагандного употребления.

Максимум, что допускал Гитлер в России, — это небольшое великорусское государство за Волгой с 40-миллионным населением, полностью зависящее от Германии. Но и этот проект был заменен решением создать очередной рейхскомиссариат — «Рейхскомиссариат Москва».

Политика захвата и колонизации, прикрытая лозунгом «освобождения от коммунизма», очень скоро обнаружила себя и вызвала неизбежную обратную реакцию как в немецком тылу, так и на фронте.

Уже в 1941 году гитлеровско-розенберговская политика в отношении населения, в отношении военнопленных, — большинство которых быстро вымирало страшной голодной смертью в немецких лагерях, — стала очевидной не только для многомиллионной части народа, оказавшейся под оккупацией, но и для всей страны и, в первую очередь, для армии.

Народ не знал точных высказываний Гитлера, Розенберга, Коха и других, но он не мог не чувствовать, что дело идет не только не об освобождении, хотя бы и дорогой ценой, но об уничтожении, причем уничтожении в буквальном смысле слова, о ликвидации самой исторической перспективы для существования страны.

Советская пропаганда не нуждалась в доказательствах. Она шла следом, плетясь в хвосте происходившей на глазах у всех страшной действительности.

Некоторые представители германской армии пытались на местах исправлять и даже нарушать директивы Гитлера, но по следам армии шло Гестапо, и когда оно появлялось, сомнения в действительных намерениях гитлеровского государства исчезали.

Ибо политическая опора Гитлера — многочисленная тоталитарная национал-социалистическая партия — осуществляла его волю так же слепо, как коммунистическая — волю Сталина. В качестве иллюстрации этой политики приведем лишь одно из многочисленных высказываний Гитлера, касавшихся его планов о будущем России: «Ленинград должен погибнуть, — заявил Гитлер в своем штабе во время обеда 5 апреля 1942 года, — число жителей благодаря голоду упало до двух миллионов … можно представить себе картину, как будет продолжать гибнуть население города. Бомбардировка и артиллерийский обстрел со своей стороны дополнят дело уничтожения города.

В будущем Нева должна стать границей между Финляндией и Германией. Пусть также пропадут ленинградские верфи и порт …»[488].

Советской пропаганде не было надобности цитировать многочисленные высказывания Гитлера и его приспешников, подобные этому. Политика на местах давала ежедневно тысячи примеров, заставлявших догадываться о действительных, замыслах «освободителей от большевизма».

Политаппарат поспешил перестроиться, используя созданную немцами обстановку. Он начал усиленно эксплуатировать патриотические традиции и чувства народа, загонявшиеся коммунистической диктатурой в подполье в течение первых 20 лет ее властвования. Отечественная война 1812 года и Первая мировая война, имена великих русских полководцев были использованы для того, чтобы примирить народ и армию с властью. Георгиевская лента для медалей за отвагу, ордена Кутузова и Суворова, возвращение погон армии, открытие церквей и допущение православной церкви, впервые в истории диктатуры, к открытому выступлению с призывом защиты отечества — вот те средства, к которым обратилась власть, убедившись в полном бессилии собственной идеологии в деле мобилизации народа на решающую борьбу, народа, который якобы более 20 лет шел «по пути, указанному партией». Российская национальная культура обнаружила свою исключительную силу. И молодежь, прошедшую войну под знаменем защиты отечества, уже невозможно было вернуть в сферу коммунистической идеологии.

Глубокое вторжение германской армии в страну, обнажение гитлеровской политики и ее целей создали тот перелом в настроении народа, который позволил перейти в наступление по всему фронту в конце ноября — начале декабря 1941 года. Несмотря на огромные трудности, стоявшие перед Советской армией, несмотря на нехватку вооружения после потерь в летнюю и осеннюю кампании, в ходе этого наступления германская армия понесла свое первое тяжелое поражение, оправиться от которого она не смогла уже в течение всей войны.

Переход в наступление помог обнаружить свои способности многим одаренным генералам и утвердил полководческий талант командовавшего на главном, московском, направлении Г. К. Жукова.

Однако в целом военному командованию приходилось вести упорную повседневную борьбу с партийным руководством, упрямо требовавшим лобовых кровавых атак там, где подвижными маневрами на флангах противника можно было достичь гораздо больших результатов, сохраняя тысячи солдатских жизней.

В качестве одного из многочисленных примеров столкновений военного командования с высшим партийным руководством (напомним, например, гибель 2-ой ударной армии и части 59-ой армии в июне 1942 года на Волхове под командованием генерала А. Власова, которому помешал вывести свои войска из окружения лично прилетевший от Сталина Ворошилов; гибель Керченской группировки генерала Козлова, которому прибывший от Сталина Мехлис приказал буквально лезть в мешок и т. д.) приведем ставшие известными благодаря Хрущеву факты разыгравшейся весной 1942 года катастрофы на юге.

12 мая 1942 года несколько армий Юго-Западного фронта перешли в наступление севернее и южнее Харькова с целью окружить и уничтожить харьковскую группировку немцев. Командовавший на юге маршал Тимошенко стремился предупредить ожидавшееся наступление немцев в направлении Волги и Кавказа.

Первоначально армии Юго-Западного фронта имели успех. Наступая из выступа на правом берегу Северного Донца, передовые войска достигли пространства западнее Чугуева и заняли Марефу. Однако, если наступление к югу от Харькова против 17-ой немецкой армии имело успех, то к северу — против 6-ой немецкой армии — оно, после первоначальных успехов в районе Белгорода и Волочанска, не получило развития.

В то же время советскому командованию приходилось учитывать два фактора — необыкновенный после долгой зимы 1942 года разлив реки Северный Донец в тылу и сосредоточение превосходных танковых сил немцев для проведения большого летнего наступления на обоих флангах района прорыва.

В сложившейся обстановке Тимошенко остановил изолированное наступление своего южного клина и, как мы знаем теперь из секретного доклада Хрущева на XX съезде, запросил разрешения Верховного командования об отводе своих сил на укрепленные линии по Северному Донцу.

В предвидении большого немецкого наступления это решение было вполне обоснованным, хотя передовые части армий Тимошенко заняли уже Карловку и угрожали главной квартире немецкого главнокомандующего на юге фельдмаршала фон Бока, находившейся в Полтаве.

Не упоминая даже о маршале Тимошенко, Хрущев, бывший в то время членом Военного совета Юго-Западного фронта, хвастливо заявил на XX съезде:

«… мы правильно решили не проводить операции, целью которой было окружение Харькова, так как действительная обстановка была в то время такова, что продолжение проведения этой операции грозило бы нашей армии гибельными последствиями».

Но Хрущев не посмел своей властью санкционировать решение маршала Тимошенко и его штаба без согласия Сталина. Не разбиравшийся в обстановке «великий вождь» (он следил,