остановились в одной деревне, и в местной харчевне нас согласились покормить. Внезапно во дворе послышался непонятный шум, и мы вышли посмотреть, что там случилось.

Посреди двора стоял генерал, окруженный солдатами. Он размахивал руками и вопил:

— Хлеба! Хлеба мне! Я никак не могу наесться!

Генерал на секунду умолк, а потом что-то заканючил жалобным голосом. Как я понял, он жаловался, что с ним обошлись несправедливо.

— Я требую, чтобы меня произвели в капралы, — канючил генерал, — я это заслужил.

Мне рассказали, что в ноябре этот генерал занимал важный пост в Луарской армии. Когда его сместили, у него помутился рассудок, а потом он и вовсе сошел с ума. Сумасшествие генерала в сочетании с поступившим известием о том, что Бурбаки пытался покончить с собой, навело меня на грустные размышления.

В Понталье до нас дошли слухи, что подписано перемирие. Восприняли мы эту новость, надо сказать, с большим облегчением. Но вскоре эти слухи опровергли, а, вернее сказать, уточнили. Оказалось, что перемирие действительно подписали, но по странной забывчивости тех, кто его подписал, в нем не была упомянута Восточная армия. Нас обрекли на гибель. Сто тысяч человек принесли в жертву.

Мы были со всех сторон окружены пруссаками. Однажды вечером раздался сигнал тревоги, затем протрубили общий сбор. Противник собрался нас атаковать. В тот момент я стоял неподалеку от ресторана и видел, как в него заходили офицеры, но из ресторана так никто и не вышел. Тем временем командиры построили несколько полков и повели их в том направлении, откуда ожидалась атака противника. Подчиняясь общему порыву, я вскочил на коня и последовал за полками. Должен сказать, что погода в ту ночь выдалась просто великолепная, однако схватка так и не состоялась.

Когда мы вернулись в город, нам зачитали заявление генерала Кленшана, в котором говорилось, что у нас осталась последняя возможность: просить защиты у властей нейтральной Швейцарии.

Все было кончено.

Я отправился на поиски моих товарищей, но вокруг царило такое смятение, что найти их так и не удалось. Я продолжал их искать весь следующий день, 1 февраля, одновременно став свидетелем невольного парада жалких остатков Восточной армии. На другой день я отправился в форт Жу. Теперь и я, продвигаясь в скопище солдат, лошадей и повозок, стал похож на тех голодранцев, о которых я еще недавно отзывался с нескрываемым презрением. Передо мной ехала какая-то колымага, на дверце которой было написано "Эпоранд"[144]. Оставалось только гадать, как она умудрилась доехать из далекого департамента прямиком к сдаче швейцарским властям. Лошади шли друг за другом вслед и выщипывали волоски из хвостов впередиидущих сородичей или обгрызали деревянные части повозок. Рядом со мной оказался какой-то полковник. Он шел и бормотал себе под нос: "Какая катастрофа! С ума сойти можно!"

Увидев форт Жу, я немного воспрял духом. Все артиллеристы находились здесь на своих местах. Хотя бы в одном месте можно было рассчитывать на продолжение сопротивления.

Я шел пешком и вел коня на поводу. На подходе к форту конь рухнул на землю. Я попытался его поднять, но он не держался на ногах. С помощью двух солдат, откликнувшихся на мои мольбы, я оттащил его в канаву. Потом я долго сидел рядом с ним, гладил его, говорил ласковые слова, но у бедного животного больше не было сил. Он смотрел на меня умными печальными глазами, но не шевелился. Пришлось мне его прикончить двумя выстрелами в сердце. После этого я двинулся дальше.

Вскоре я добрался до границы. Здесь не нужен был пограничный столб, чтобы понять, где заканчивается наша территория: по обеим сторонам дороги прямо в снегу высились горы сабель, патронташей, кирас, касок, патронов… Белых пачек патронов было так много, что издалека их можно было принять за кучи снега.

На швейцарской стороне стояли рядами солдаты Конфедерации, а на нашей стороне стояли жандармы и предупреждали солдат о необходимости приготовить оружие к сдаче.

Я остановился, не решаясь сделать последний шаг и покинуть Францию, сел на камень и со слезами на глазах наблюдал за проходившими мимо меня солдатами.

Печальное действие разворачивалось в узкой покрытой снегом долине, окаймленной высокими черными елями, которые придавали происходившему на моих глазах траурный вид.

Горы оружия, скопившегося по обеим сторонам дороги, уже выросли до огромных размеров, и проход между ними становился тесным. Здесь уже набралось более сорока тысяч винтовок.

Люди бросали винтовки с отчаянным видом. У большинства из них в глазах стояли слезы. Однако некоторые бросали оружие с видом глубокого облегчения, а кое-кто говорил:

— Ну, наконец-то дождались.

Поток солдат стал постепенно сокращаться, теперь к границе подходили в основном разрозненные группы. Однако сопротивление все еще не прекратилось. Горное эхо продолжало разносить звуки выстрелов тяжелых орудий из форта Жу.

Стоило ли мне идти на территорию Швейцарии? Я колебался и чего-то выжидал. Что с нами будет в чужой стране? Мне это было неизвестно.

Пока я размышлял, к границе подошел какой-то вольный стрелок. Вид у него был утомленный, но он старался держаться уверенно и солидно.

Не выпуская из рук винтовку, он остановился перед горой оружия, оглядел ее и внятно произнес:

— Ну уж нет, пусть мне будет хуже, но я возвращаюсь.

Сказав это, он как бы положил конец и моим колебаниям.

— Если вы не против, — сказал я ему, — я пойду с вами.

Я подобрал винтовку, несколько пачек патронов и пошел за ним.

XIX

Форты продолжают обороняться, — сказал мне вольный стрелок, — но нам там делать нечего. Если вы не против, мы можем пройти по горам. Я думаю, пруссаки будут двигаться по равнине, чтобы попытаться перерезать нам пути к отступлению.

— А разве еще не все войска дошли до границы?

— Остается 18-й корпус. Он продолжает сражаться.

Дорога, ведущая из Франции в Швейцарию, начинается в Понтарлие и идет на юг, а в Клюзе поворачивает на север. Такие резкие повороты позволяют огибать слишком крутые склоны гор в районе Лармона.

Идти по горам было очень тяжело. Глубина снежного покрова достигала трех футов, и тропинки в горах были едва заметны. Я полагал, что противник вряд ли рискнет погнаться за нами по такой дороге, которая к тому же вела неизвестно куда. Но неожиданно мы заметили на довольно большом расстоянии от нас какие-то черные фигуры, четко выделявшиеся на фоне белого снега. Сомневаться уже не приходилось, это были пруссаки. Узнать их было нетрудно: вот уже двенадцать дней они, словно вороны, кружили вокруг нас.

— Если вы не боитесь, — обратился ко мне вольный стрелок, — предлагаю