Я умру.

К утру я буду мёртв.

Я прижал руку к шее, ложась в постель. Укрылся, будто ничего не произошло. Будто бы всё в норме. Будто бы я принял лекарство на ночь.

Я пытался понять, участился ли пульс. Мне казалось, что да. Я прижал ладонь к запястью. Оно горело.

Я продолжал лежать. Мне было страшно. Луна просвечивала сквозь шторы. Мне было очень страшно. Я слушал собственное тяжёлое дыхание, свой скачущий пульс, чувствовал поднимающийся жар.

Всё тело горело. Сгорала и моя жизнь.

Я начал умолять.

«Пожалуйста, сердце. Остановись. Остановись наконец. Ты должно было остановиться уже давно. Прекрати. Хватит. Остановись, немедленно. Прошу».

Я продолжал молить неясно кого и неясно зачем. Может быть, самого себя.

«Перестань биться, хватит. Остановись, сердце. К утру ты перестанешь стучать, отсчитывать жизнь. Ты умрёшь. Я умру».

Это была самая длинная ночь в моей жизни.

Но теперь я помнил её смутно. Да и были ночки уже и длиннее.

Когда меня одолевали ужасы во тьме, к примеру.

Но сейчас я ворочался, пытаясь понять, когда наконец это прекратится. Мне было плохо. Я чувствовал, как жизнь уходит. И не знал, сколько времени прошло. Был слишком слаб, чтобы думать.

Потом все воспоминания расплылись. Меня тошнило, причём много раз. На одежду, на одеяла, постель. Я ничего не соображал. Валялся в конвульсиях. Не кричал. Никто не приходил. Все спали.

Снова тошнило. Снова захлёстывала боль. Поражение. Полное поражение.

Тело не хотело умирать. Оно выигрывало.

Я открыл окно. Было невозможно дышать. Воняло блевотиной. Что я не так сделал? Надо было запивать тёплым молоком? Недостаточно таблеток проглотил? Не те препараты?

Дрожащими руками и дрожащим телом я сорвал покрывала, одеяло, наволочку, лёг на голый, заблёванный матрас и обнял себя руками.

Было холодно. Снег залетал в комнату. Проснулся я от ворчания матери. Она закрывала окно. Я окоченел. Почти упал с кровати. Говорил, что, должно быть, что-то не то съел. Она разрешила, нахмурившись, не идти сегодня в школу.

Я ждал, дрожа, пока она поможет застелить постель. Мать убрала всё заблёванное бельё и отнесла в стирку.

Я укрылся с головой и запаниковал: где упаковки от таблеток?!

Вспомнил, что тогда почти бессознательно засунул улики в шкафчик. Я в тот миг уже понял, что всё же к утру не умру.

И я не хотел, чтобы мать поняла, что со мной случилось на самом деле. Чтобы кто-либо понял.

Боялся. Стеснялся. Стыдился. Кто знает?

Я уснул и когда снова проснулся – осознал.

«Я жив, – промелькнуло тогда в голове. – Чёрт побери. Я жив».

И рад этому я не был.

Я болезненно поморщился и потёр глаза одной рукой. Понял, что отключился от мира, задремал, возможно, на полчаса. За шторой мелькнула рыжая голова.

Я, отгоняя воспоминания, снова вытер капающую из носа кровь. Эндрю махнул рукой.

– Извини, ты не запер дверь, – его голос прозвучал безжизненно и вяло. – Аарон был в медпункте, пока там лечили Олеана. Вырубил всех. По слухам. Насколько я понял, это как-то связано с силами Аарона. Потому как я видел врача, и никаких заметных ран на нём не было…

Он устало замолчал. К концу его речи слова начали наезжать друг на друга, сливаясь в кашу.

Я попытался сесть ровнее, но болела шея. Тогда я жестом пригласил Эндрю располагаться на кровати.

Он кивнул. Вид Дрю, которому было не до вежливости, а вернее, было лень даже произнести благодарность вслух, причинял боль.

Я подумал о том, что и его демоны сейчас начали бунтовать.

Олеандр ла Бэйл действовал так на всех. Пробуждал демонов.

К собственному удивлению, я улыбнулся:

– Идиот этот Олеан, да?

Эндрю изумлённо приподнял брови. Но потом поник. Голос его был слаб и тих, словно эта версия Эндрю Куина поблекла и потёрлась, как потёрлась и его душа.

– Идиоты, Коул, – он вздохнул, – не бывают правы.

* * *

Врач запретил Олеану возвращаться в камеру. Оттуда было неудобно следить за пациентом, да и холод никому не идёт на пользу. Доктор также добавил, что недавно заметил симптомы простуды у Джонатана и требует перевести его в какое-нибудь более цивилизованное место либо провести вниз отопление.

Кажется, он был единственным адекватным взрослым человеком в лицее без скрытого безумия и собственных мотивов. Козырных тузов в рукаве. Или джокеров.

Я подумал снова.

Стоило повидать Дэмиана. Вместе с Эндрю. Он ещё не ходил, слишком нервничал, боялся смотреть на брата взаперти.

Я же боялся снова разглядеть в этой темнице собственное отражение.

Но Олеандр был в медицинском кабинете. Мои страхи не были оправданны. И потому я сказал Эндрю накинуть свитер потеплее и отправиться в это подземелье.

На страже теперь стояли не Эрнест с Крозье, а Туманная и один из лицейских охранников.

Суровая женщина смерила нас подозрительным взглядом, наполненным неприязнью, но пропустила на пять минут. На этот раз я без опаски всматривался в другие камеры.

Гоголя уже не было, как и Олеана. Джонатан же – бедный, спятивший парень – всё ещё находился на своём месте, а в комнатке напротив него располагался Дэмиан. Рядом с ним, кажется, была камера Августа.

Эндрю всё время смотрел только себе под ноги, что выглядело нелепо, учитывая его рост. Но когда он понял, что впереди ждёт брат, то бросился к двери, будто бы Дэмиана там держали в заложниках враги.

Постойте-ка…

Он погладил прутья решётки на маленьком окошке и шёпотом позвал брата. Куин-младший встал поближе и смерил Эндрю неприветливым взглядом.

– Я же просил, Дэмиан. Я ведь умолял тебя. Ты невыносим. Абсолютно, окончательно невыносим.

Эндрю опустил голову, не в силах смотреть на изуродованное лицо брата.

Дэмиан молчал. Наконец он поднял руку и сжал кулак на одном из прутьев решетки чуть выше руки Дрю.

– Мы почти ничего не значим. Теперь… мы смерти послушно не ждём.

Я предпочёл отойти подальше и дать им время побыть одним, насколько это было возможно. Я чувствовал себя лишним.

Август безразлично следил за моими передвижениями.