Он погасил свет настольной лампы.

Я кивнул.

– Хочу тебе предложить одну вещь. Знаю, ты злишься. Думаешь – как я ужасен, как упал в твоих глазах… Но дело в том, что дальше всё будет лучше. Менее кроваво. Более справедливо. Просто некоторые люди по глупости не понимают сложившихся обстоятельств, и их приходится временно убирать. Это не страшно. Джонни ведь скоро будет освобождён из тюрьмы.

Он размеренно дышал.

– Так вот, я хочу спросить тебя: не встанешь ли ты на мою сторону? Не вступишь ли ты в мою тёмную уютную обитель? Я не зло, Коэлло. Зло – это ночные стражи.

Он, не задумываясь, ответил.

Я поражённо покачал головой, резко от него отстраняясь. Сказал ему в ответ тоже только одно слово:

– Предатель.

Он не возражал.

Я собрал вещи, переоделся, закинул рюкзак на плечо и призвал тьму, разъедающую всё моё сердце и душу.

– Я рад бы к чёрту провалиться, когда бы сам я не был чёрт![23] – Коул обернулся. Но меня уже не было.

* * *

Это место напоминало мне все те просмотренные фильмы про старинные времена с подземельями и тюрьмами в них, с крысами и прочими радостями. Впрочем, неудивительно – ведь это был дворец.

Рабочий дворец. Как музей.

Правда, по каким-то странным причинам никто не знал о существовавших здесь подземных ходах, тоннелях и переходах, абсолютно неухоженных, зато сохранивших чрезвычайно хорошую звукоизоляцию от внешних факторов. Уверен, внутри дворца из тоннелей тоже ничего не было слышно, даже с помощью возгласов нимфы Эхо. Я гладил пальцами сырые стены, шагая по крупным ступенькам – намного крупнее, чем строят ступени сейчас.

Это здание фактически было заброшено, но всё же иногда сюда заходили туристы. Бесплатный вход, мало кому известный за́́мок какого-то простого аристократа – ничего интересного. Неудивительно, что такую важную вещь, как потайные проходы, никто не заметил.

Я шагал дальше, разглядывал серые стены и слушал тишину этих таинственных переходов.

Лестница привела меня ещё дальше вглубь – в подземную церковь.

Я натянуто улыбнулся.

Вот оно. Очередное совпадение.

Волк

Я думал, что мы с Олеаном наконец-то смогли наладить контакт. Да, может быть, мы не были лучшими друзьями, но нас многое связывало в умирающей вселенной. Так вышло по стечению обстоятельств.

Но, кажется, это суждение было ошибочным.

Ла Бэйл один раз подметил, что моя фамилия обозначает «морозник» – цветок, в древности якобы лечащий от безумия.

Так и есть, но я знал другую версию происхождения моей фамилии.

Helleborus – это слово часто входило в название состава одного из древних лекарств. Отвар Helleborus niger или Helleborus viridus назначался при так называемой «меланхолии», которую тогда считали физиологическим заболеванием, или просто принимали от безумия.

Только вот чемерица, а именно ей эти отвары и были, никак больного не спасала. Она – своеобразный яд, раздражающий слизистую и вызывающий другие неприятные позывы. Но врачи думали, что таким способом они выводят «чёрную желчь» из организма, а не травят человека.

Вот в чём заключалась проблема.

Чемерица не лечила. Только делала вид.

Мы с Олеаном мало чем отличались, судя по нашим именам. Если они вообще хоть что-то значили.

Я устало опустил голову на стол. Меня душило дурное предчувствие, даже не то что дурное – самое главное, что оно по-настоящему душило.

Кажется, надо было предупредить Эндрю и вместе с ним отправиться к учителям.

Потому что мой сосед, Nerium oleander, явно не на прогулку по ночному острову собрался.

Я вспомнил его последние слова перед уходом.

Так вылечил ли я его?

Только сделал вид.

Ворон

Охранник был способным.

Я увернулся от его кулака, успев пригнуться. Но почувствовал боль в ногах. Взглянув, я понял – он использовал аномальную. Мои стопы горели, будто бы их исполосовали гвоздями.

Думать было некогда, но мозг всё равно выдвинул предположение. Его аномальность увеличивала физические недуги, тем самым обращая лёгкое плоскостопие в адскую муку.

Что же, раз так.

Я достал пистолет и направил на мужчину. Его взгляд был тяжёлым. Я морщился от боли, руки дрожали. Но я стиснул зубы и заставил себя перехватить оружие крепче. Дрожь прошла. Прикладывал я для этого нечеловеческие усилия.

Вместо пальцев начали трястись колени. Еле заметно, но ощутимо лично для меня.

Он наконец поднял одну ладонь.

– Ты идёшь не по тому пути, мальчик.

– Просто я такой оптимист, что никто не понял какой. А ты был такой гуманист, такой пацифист, а потом… началась жизнь[24].

Я вспомнил переведённую однажды Августом песню. Эти строки мне особенно запомнились.

Я медленно подошёл ближе, ближе. Вздохнул, замахнулся и ударил.

Охранник издал тяжёлый хрип, отшатнувшись. Я ударил ещё раз. И ещё. Какой же хреновый план. Хреновый, хреновый. Как же всё неловко, нелепо, неуклюже.

Впрочем, только так настоящие преступления и выглядят.

Как же грязно.

Я ударил ещё раз. Ноги перестали болеть.

Я засмеялся.

Почему я его просто не застрелил? Почему, почему? Я убивал, и убивал не раз.

Я отмахнулся и оглянулся будто бы в ожидании второго охранника. Но его не было.

Присел рядом с бесчувственным человеком и порылся в его карманах. Ключи. Нашёл.

Встал и выдохнул.

И прошёл вглубь, убрав пистолет в рюкзак, продолжая нервно улыбаться собственной тупости. Осмотрелся по сторонам, ожидая увидеть знакомые лица. Джонатан Эрланд, кажется, спал. Дэмиан Куин… вскочил с постели и вопросительно поднял брови. Глаза заблестели льдом и пламенем. Я позвенел ключами и отпер его комнату. Он стоял в проходе, на самом пороге, и удивлённо таращился на меня.

– Добро пожаловать на волю, мой друг. Прощайся с маленькой комнатушкой, нас ждут дворцы и океаны.

Он нахмурился, но промолчал. Я приблизился к камере Августа – он валялся на полу и смотрел в потолок. Я открыл и эту дверь, прошёл внутрь и пнул парня в бок.