свою знаменитую Марфо-Мариинскую обитель милосердия на Большой Ордынке; именно там в апреле 1911 г. произошло присоединение Евгении Герцык к Православной Церкви. Совершивший над ней таинство миропомазания отец Евгений Синадский[842] был вторым священником Обители[843], а вместе с тем – членом кружка Новоселова. Воспреемником Евгении Казимировны стал старший священник – ныне канонизированный (как преподобный исповедник) отец Михаил Сребрянский, духовник великой княгини (в монашестве архимандрит Сергий). Зосимова пустынь, Марфо-Мариинская обитель, Академия и кружок Новоселова были связаны прочными духовными узами, вместе и нитями дружеских контактов.

Надо думать, с о. Евгением Бердяев познакомился именно у Новоселова и счел возможным доверить ему руководство своей духовной подругой. Е. Герцык оказалась причастной ко вполне определенному церковно-общественному направлению: с духовной стороны оно было представлено зосимовскими старцами и епископом Феодором, с христианско-общественной – кружком Новоселова, с государственной – великой княгиней Елизаветой. И направление это противостояло придворно-синодальной линии, находящейся под сильнейшим влиянием Распутина, к которому великая княгиня относилась с нескрываемой враждебностью. В свою очередь, царица называла новоселовский кружок «московской кликой Эллы», кликой «недоброй» и «ханжеской». «Ханжи» эти – в первую очередь Новоселов – имели смелость выступить против той части епископата, с попустительства которой все большую силу в руководстве страной приобретал «эротоман и хлыст», темный «проходимец», как Новоселов печатно называл «блаженного старца Григория», «Друга» царской семьи[844]. Итак, в связи с новоселовским кружком можно говорить о свободомыслии, ставящем совесть над авторитетом церковной и царской власти. Православный импульс Евгения Герцык получила от христианского содружества очень высокой пробы, – как мы теперь знаем, от действительных святых, – и, к сожалению, не сумела тогда этого оценить в полной мере, не смогла удержать великого дара…

Евгения Казимировна собственно к кругу почитателей Новоселова, куда входили Флоренский, Булгаков, о. Иосиф Фудель. В. Кожевников и др., не принадлежала; однако в конце 1911 г. она иногда посещала расширенные собрания новоселовского кружка. Как и Бердяев, она не чувствовала себя в нем своей, хотя была окружена любовью и даже «играла роль»[845]. Дело, быть может, и заключалось в том, что христианство ею тогда и ощущалось как внешнее поведение, «роль», – даже лицедейство, мимикрия, заменяющие собой отсутствие органичной веры[846]. Однако Евгения – в отличие от Бердяева – живо почувствовала дух православной соборности, культивируемой Новоселовым и его учениками: «У него хорошо, благостно – сразу нежданная охватила атмосфера настоящей христианской любви; что-то чистое и пасхальное он, Новоселов, изливает на гостей»[847].

Но что же это за реальность – проблематизированная Хомяковым соборность, которая была взята на вооружение Новоселовым, считавшим себя последователем Хомякова? Соборность – это мистическое единство людей в Церкви, составляющих – в качестве его членов – Тело Христово, реальность метафизического порядка. Вера в человеческую способность к соборному единению опирается на слова Христа: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф 18: 20). Собрание даже из двух-трех человек может актуализировать Церковь; именно на такой статус соборного, т. е. мистически-церковного единства и претендовал кружок Новоселова. Со всей буквальностью Новоселов верил в то, что, осуществись некое совместное человеческое начинание действительно во имя Христово (а не ради эгоистических амбиций), Богочеловек Христос реально вступит в духовное поле, созданное межчеловеческими контактами; тем самым возникнет церковный организм, животворимый Святым Духом, умудренный Христовым разумом. Члены общины сделаются причастниками вечной жизни (это одна из главных новоселовских категорий), у них будет единый ум, общие воля и чувства.

«Кружок ищущих христианского просвещения» не походил на ученый коллоквиум – он был скорее формой «интимного духовного общения»[848]: межличностное поле, среда для вступления туда Христа, возникает при экзистенциальной раскрытости душ навстречу друг другу, при единомыслии и взаимной любви. «Суть связи этого кружка, – писал близкий ряду его членов В. Розанов, – личная и нравственная; высшее его качество – не выявляться, не спорить, печататься как можно меньше. Но взамен этого – чаще видеться, общаться; жить некоторою общею жизнью, или – почти общею» [849]. Кружок был ареной духовного, этического и интеллектуального творчества: школа смирения (розановское «не выявляться»), он требовал самых напряженных и утонченных умственных исканий. Стушевываться в своем теоретизировании его членам – а многие из них являлись оригинальными мыслителями – было не так просто. Если в узком кругу иногда и удавалось достичь вожделенной «соборности», то когда на заседание допускались посторонние, эта хрупкая и драгоценная чаша разбивалась вдребезги. Об одном таком случае сообщает священник Евгений Синадский – духовный отец Е. Герцык и член кружка. «Бываю я теперь на вечерах у М. А. Новоселова, – писал он 24 марта 1911 г. Флоренскому. – Ужасно все волнуются и кричат. Я как-то запоздал и пришел в разгар собрания. Стоял такой крик, точно бунт происходил. Увлечение понятно, т. к. там представительница была чистого “самоутверждения”. Даже философы волновались и с жаром доказывали»[850]. Соборность, на самом деле, вещь редкая и мимолетная; «соборные» общественные проекты утопичны, поскольку закон жизни падшего мира – увы, «самоутверждение». Новоселовский кружок был лишь эпизодом творческой жизни и Флоренского, и Булгакова, и Бердяева. Кого жизнь, кого собственная воля отвела от «московского аввы», – каждый пошел по своему пути. Гётеанский «конкретный идеализм» Флоренского, софиология Булгакова, экзистенциализм Бердяева суть виды «самоутверждения» философов, но, думается, одновременно в них явилось и послушание воле Промысла.

Заседания новоселовского кружка внешне могли выглядеть как академические семинары: они протекали как обсуждение той или другой богословской проблемы. Однако их целью ставилось не рациональное, а опытное богопознание. Гарантией его истинности было предполагаемое при успешном «соборовании» единение с Христом, стяжание Христова разума. Налицо был опять-таки пафос гностицизма, – правда, дозволенного, церковного; именно идея соборного гнозиса в XX в. вычитывалась у Хомякова. Любопытно, что Новоселов не противился тому, что кружок ставился его членами под покровительство не только Христа, но и Софии. Симптоматичен эпизод 1912 года (соловьевская идея Софии – усилиями Флоренского – именно тогда начала «воцерковляться»). В конце 1912 г. состоялось чествование Новоселова в связи с десятилетним юбилеем издаваемой им «Религиозно-философской библиотеки». Среди прочих Новоселова поздравили старцы Зосимовой пустыни: их представитель подарил ему икону Смоленской Божией Матери, особо чтимую пустынью. В ответ новоселовский кружок в лице о. Иосифа Фуделя передал в пустынь икону Софии Премудрости Божией – «эзотерическую» святыню кружка. Искания Христа в нем сплетались с исканиями Софии, что придавало новоселовскому кружку специфический колорит феномена Серебряного века.

Все же задача кружка представлялась его членам как бы двуединой: поиски соборности имели цель познавательную (речь шла, разумеется, о сущностном познании), но и познание осуществлялось ради единения.