Несмотря на многочисленные протесты, Бомарше оставил новую версию «Тарара» в форме конституционной монархии и даже посылал судебного пристава к актерам, отказывавшимся играть пьесу в таком виде, в котором она просуществовала до 10 августа 1792 года, после этой даты ни о какой монархии уже больше не могло быть и речи.

Но перевоплощения «Тарара» на том не закончились. После периода Террора Опера решила возобновить постановку. Бомарше, находившийся в это время в вынужденной эмиграции, передал через супругу протест по поводу постановки оперы в усеченном виде, а именно без ее оригинального пролога. Характер главного героя также был изменен на потребу дня, и, превратившись в республиканца, генерал Тарар вопрошал:

И на возражение: «А кто же может нами править?» — отвечал: «Закон!»

Это была последняя постановка «Тарара» при жизни Бомарше, но опера еще дважды ставилась после его смерти: в 1802 году при Консульстве, с изменениями, текст которых не был найден, а потом, в 1810 году, в своем пятом варианте, когда Тарар вновь превратился в защитника монархии.

Более-менее стабильный успех «Тарара» и его неоднократное возвращение на сцену заставляют думать, что, несмотря на невыразительность музыки и слабость текста, основная идея и драматические перипетии этой оперы находили отклик у публики.

А как бы сам Бомарше отнесся к изменениям своей оперы, сделанным без его ведома? Одобрил бы их? Вполне возможно. Ведь, будучи фрондером на словах, он умел при необходимости польстить власти, и не секрет, что сцена коронования Тарара появилась именно потому, что Бомарше попытался таким образом вновь обрести популярность, утерянную с началом революции, популярность, которую подстегнула совершенно несвоевременная демонстрация им любви к роскоши во время постройки помпезного особняка прямо напротив Бастилии. Более неудачный момент для этого выбрать было трудно.

14 июля 1789 года у Бомарше была лучшая, чем у кого бы то ни было, позиция для того, чтобы наблюдать штурм Бастилии. Можно было подумать, и об этом не раз говорилось, что осада древней крепости — символа произвола — стала логическим итогом дерзких тирад Фигаро, а между тем Пьер Огюстен оказался на месте этого исторического события совсем по иной причине.

В Париже Бомарше принадлежало несколько зданий: дом на улице Монрей, дом на улице Менильмонтан, дом номер 9 по улице Сен-Доминик, еще два примыкающих друг к другу дома на углу кварталов Гранж-зо-Бель и Марэ и др. Ни одно из этих зданий не казалось ему достойным его славы. В прекрасном особняке голландских послов размещалась его контора, а дом на улице Конде, который был ему по-настоящему дорог, отчасти потерял свою привлекательность из-за того, что земля на месте разрушенного старого дворца Конде и вырубленного парка была разделена на участки и отдана под строительство, которое лишило этот квартал былой привлекательности.

И вот, получив кое-какие деньги по американским долгам, Бомарше решил построить себе роскошный особняк, который должен был стать его пристанищем на старости лет: 26 июня 1787 года он купил на торгах за 204 тысячи ливров заброшенный участок земли, по которому когда-то проходил защитный вал французской столицы. Сегодня эта территория площадью в один гектар, по форме представляющая собой прямоугольник, ограничена улицами Сент-Антуан, Амело и Па-де-ла-Мюль, а западная ее окраина стала частью района более поздней застройки. Первоначальный замысел, сподвигнувший Бомарше на эту покупку, заключался в том, чтобы обустроить всю эту часть квартала Марэ и соединить ее с Ботаническим садом мостом, перекинутым через Сену, создав таким образом достойное обрамление дворцу, возведение которого Пьер Огюстен поручил архитектору Лемуану.

Лемуан составил смету строительных работ на сумму в 300 тысяч ливров, что примерно соответствовало прикидкам самого Бомарше, но в ходе строительства стоимость проекта намного превысила первоначальные расчеты из-за огромного количества усовершенствований и украшений и в результате достигла 1 миллиона 663 тысяч франков, что вместе со стоимостью земельного участка составило более восьми миллионов франков 1972 года.

Финансовое положение Бомарше было тогда таково, что подобные расходы трудно было не назвать безумием. Но в какой-то мере все это компенсировалось ростом внимания к его персоне, поскольку весь Париж желал удовлетворить свое любопытство, увидев собственными глазами грандиозную стройку.

Подходя к владениям Бомарше со стороны бульвара, на уровне улицы Па-де-ла-Мюль любопытные упирались в стену, верхняя часть которой представляла собой террасу, засаженную, как в Тюильри, деревьями. В дальнем конце террасы виднелся миниатюрный круглый храм с куполом, над которым была установлена модель земного шара, пронзенного золоченым пером, играющим роль флюгера. На фронтоне этого строения была выведена надпись:

Вольтеру,

а под ней — стих из «Генриады»:

Пройдя вдоль террасы, посетители оказывались перед изгородью с главными подъездными воротами, арка над которыми была украшена барельефами Жана Гужона, некогда красовавшимися на Сент-Антуанских воротах. За изгородью раскинулся двор круглой формы, посреди которого на огромном камне, увитом ползучими растениями, стояла статуя гладиатора в боевой позе.

Дворец располагался в глубине двора: его полукруглый фасад, украшенный арками и колоннами, имел одновременно оригинальный и величественный вид. В вестибюле дворца посетителей встречала копия знаменитой статуи Вольтера работы Гудона.

Внутреннее убранство дворца было еще роскошнее внешнего оформления: кухни, устроенные в цокольном этаже здания, и огромные сводчатые подвалы позволяли использовать всю наземную часть дворца под жилые помещения и залы для приема гостей. Спиральная лестница с перилами из красного дерева, опирающимися на медные стойки, стала символом нового стиля. Просторные покои с лепными потолками и паркетом из экзотических пород дерева расположились по кругу большого зала; свет в этот центральный зал проникал через прозрачный купол высотой в тридцать футов, а стены его были украшены полотнами Юбера Робера и Верне. Особого внимания заслуживала бильярдная с трибунами для зрителей. Каминные доски из каррарского мрамора покоились на кариатидах, вывезенных из Италии.

Семь апартаментов меньших размеров, центральное отопление посредством горячего воздуха, «удобства» на английский манер и прекрасная библиотека дополняли внутреннее убранство этого жилища, обставленного мебелью высшего качества, о цене которой можно судить по тому, что один лишь письменный стол обошелся Бомарше более чем в 30 тысяч ливров; его инкрустированная поверхность радовала глаз разнообразием пейзажей. Злые языки утверждали, будто на этом самом столе нашлось место для выполненной из золота копии домашней туфельки любовницы Бомарше, которую он с благоговением целовал всякий раз, перед тем как взяться за перо.