Сад, окружавший дом вровень с первым этажом, был разбит по английскому образцу с умелым использованием естественного рельефа местности, искусно дополненного рукотворными элементами. Широкая подъездная аллея вела через весь сад к дому, а под землей аллею дублировал туннель, выходивший на улицу Па-де-ла-Мюль.

Особое очарование сада подчеркивали разные изысканные детали: тут было и маленькое озерцо со скользящими по его глади лодками, прячущееся в тени деревьев, и водопад, низвергающийся со скалы, а главное — тут было огромное разнообразие малых архитектурных форм самого необычного вида. Так, в центре сада находился храм Бахуса, окруженный дорической колоннадой, здесь можно было выпить и закусить, а посему на его фронтоне красовалась эта надпись на латыни в стиле макаронической поэзии:

Китайский мостик был перекинут от храма ко входу в туннель, в подсобном помещении которого был устроен ледник; второй конец туннеля выходил на улицу Амело, туда попадали через зарешеченную арку, на фронтоне которой можно было прочесть:

Изобретательность Бомарше как в возведении построек в своем саду, так и в придумывании надписей на них позволяет назвать его далеким предшественником почтальона Шваля. Например, под бюстом Пари-Дюверне была надпись:

Статую Амура украшало двустишие:

А это наставление было для юной Евгении: на мраморе входных ворот сада она могла прочесть следующий катрен:

И наконец, на стене уединенной беседки, где Бомарше любил проводить время, он повелел вырезать строки поэмы, которая навевает мысли о прощании с миром:

Буколическим желаниям того, кто отныне подписывал свои письма как «возделыватель сада», не суждено было сбыться; десять лет, последовавших за тем самым падением Бастилии, которое ошибочно считали вершиной его устремлений, стали в ряд самых беспокойных лет бурной жизни Бомарше, а те испытания, что выпали под конец жизни на его долю, превзошли те, что он познал в расцвете сил.

Теперь же силы его были уже далеко не те: он почти потерял слух, а посему не мог быстро и метко реагировать на чужие реплики; мужская сила порой подводила его, а иллюзии таяли. Вот чего он не терял, так это боевого духа, и эта его боевитость, может быть, слегка подыстощившаяся, до конца оставалась основной чертой его характера.

Хотя окончательно Бомарше переехал в свой новый дворец лишь в 1791 году, торжественное его открытие, проходившее под председательством герцога Орлеанского, состоялось, видимо, весной 1789 года, то есть еще до полного завершения работ. Оркестр из лучших музыкантов Парижской оперы исполнял на этом празднике произведения Рамо, Глюка и самого Бомарше, не пренебрегавшего ни одним из своих талантов. Слухи об этом торжестве быстро распространились и привлекли огромное количество любопытных, так что Бомарше, одолеваемый многочисленными просьбами о разрешении посетить его владения, был вынужден напечатать пригласительные билеты, которые рассылал просителям, порой сопровождая их милыми приписками. «Невозможно, мадемуазель, — обращался он к одной шестнадцатилетней девушке, — с большим изяществом попросить о подобной безделице. Как же счастливы будут те, кого вы сочтете достойными исполнить ваши самые сокровенные желания! Мой садик слишком скромен, чтобы заслужить честь вашего посещения, но каков бы он ни был, окажите ему эту честь, украсив его своим появлением».

В саду посетителей встречал лаем прелестный песик, на ошейнике которого красовалась надпись: «Меня зовут Фолетта, мне принадлежит Бомарше. Мы живем на бульваре».

Выставлять напоказ свои богатства в смутные времена всегда опасно. Еще до окончания строительства соседи по кварталу начали выказывать Бомарше свою враждебность. Кюре церкви Сен-Поль «по настоятельной просьбе встревоженных жителей квартала» подал в полицию жалобу на то, что, вопреки законам Божьим, его новый прихожанин, торопясь закончить обустройство своих владений, заставил рабочих трудиться даже в воскресенье. Бомарше пришлось объяснять, что в данном случае речь шла о садовниках, привезших из сельской местности молодые деревца, которые необходимо было без промедления посадить в землю, при этом он не преминул с горечью добавить: «В наших общественных парках открыто множество кафе, где огромное число официантов подают мороженое и напитки, там все время людно, и благочестивый прихожанин, который идет туда в воскресенье пропустить стаканчик, оплачивает труд официантов, совершенно не думая о том, какой он тем самым совершает грех».

Но пока все ограничивалось словами, время более серьезной опасности, иначе говоря, грабежей наступило чуть позже. 27 и 28 апреля в прилегающих к Бастилии районах начались беспорядки: ватага безработных, поддержанная рыночными торговцами, напала на обойную фабрику Ревейона и разграбила ее. Частично пострадал и Бомарше: ему пришлось вызывать войска, чтобы оградить от посягательств голландский особняк, a его новый дворец лишился барельефов работы Жана Гужона, украшавших входные ворота, их разбил привратник Бомарше некий Мишлен. Любопытно, что тот, кого считали ниспровергателем существующего строя, был вынужден в мае 1789 года обратиться к начальнику полиции, им в то время был Тиру де Кросн, с просьбой обеспечить защиту его имущества силами правопорядка. Чтобы умаслить своих соседей, Бомарше пожертвовал 12 тысяч ливров в пользу бедняков квартала Сент-Маргерит, основал несколько богоугодных заведений, а также предлагал свои услуги для поддержания спокойствия в их округе.

Меж тем он был одним из первых, кто начал критиковать существовавший социальный строй и приветствовал идею созыва Генеральных штатов; хотя самому ему не удалось войти в них, он полагал, что люди, подобные его Фигаро, смогут стать полноправными членами этого органа и заставят услышать их сильных мира сего.