и пригрозить ему преследованием. Мне нужно было поставить доктора в критическое положение и заставить потерять осторожность.

Шотландец нахмурился. Он чувствовал, что картина делается все подробней, ничуть не становясь ясней.

— Как просто вы описываете свои интриги! Погодите… Тогда почему я сидел под арестом, лишенный права даже говорить с часовым?

— Ну, этот запрет не особо вас удержал. — Уголок рта Орсо дрогнул. — А под арестом вы сидели по самой простой причине. Я должен был лишить Бениньо быстрых ног, сильных рук и хорошего клинка. Запрещать было ни к чему, вам плевать на любые правила. А потому мне пришлось просто запереть вас. И все сошло бы отлично, Годелот, но я не учел измены тех, кому привык верить. Даже Клименте предал меня. А ведь с ним я прошел пять лет ада. Глупо, что и говорить. Человеческая преданность — всегда самое слабое звено любого плана.

Юноша ощутил болезненный укол: эти слова прозвучали просто и обыденно и оттого горчили, точно подгоревший жир. Он сглотнул, как если бы воочию ощутив эту горечь, и встретился с кондотьером взглядом:

— Я запутался, полковник. Мне кажется, я чего-то не вижу под самым носом. За что вы так ненавидите доктора? Я знал о вашей вражде с отцом Руджеро. Но доктор… Он единственный не участвовал в этой травле. Никого не преследовал, ни за чем не охотился. Но там, на берегу, я понял: вы по-настоящему ненавидите его.

На сей раз Орсо молчал так долго, что Годелоту показалось, он снова впал в забытье. Но полковник с трудом обернулся к шотландцу и проговорил, цедя слова, будто выбирая их по одному:

— Вы правы, Годелот Я ненавижу Бениньо. Людям вообще свойственно ненавидеть тех, кто оказался умнее и удачливее их. Сколько лет все это тянулось… Эта бесконечная, беспощадная, изматывающая охота. Мы с Руджеро, словно два гончих пса, рвали жилы, ломились сквозь чащи, вязли в болоте, неслись вперед, рыча друг на друга, путали следы, метались из стороны в сторону. А доктор стоял в стороне. Ни с кем не соперничал, клеймил нас за суеверие и ждал. Ждал, покуда мы добежим, дорвемся, дохромаем до заветной цели. А потом просто шагнул вперед и выхватил трофей из-под наших разбитых носов.

Шотландец уже порывался что-то сказать, и скулы его горячо вспыхнули, но кондотьер лишь усмехнулся:

— Вы уже готовы снова рвануть клинок за рукоятку… Погодите, Мак-Рорк. Вы ведь так ничего и не знаете.

И Годелот осекся, хмурясь. Он вдруг понял правоту Орсо. Он действительно ничего не знал, кроме обрывков там и сям надерганных сведений, додуманных и дорисованных им самим. А полковник отвел глаза и устремил взгляд в темный щелястый потолок.

— Годелот… Вы слышали сказку о Крысолове?

Шотландец медленно кивнул — его удивил этот бессмысленный вопрос.

— Да. Отец рассказывал еще в детстве. Это же о хромом человеке, что звуками своей флейты увел на погибель детей из какого-то немецкого города, верно?

— Верно. — Орсо неловко повернулся набок — похоже, боль на время отпустила его. — Так вот, это ни черта не сказка, пусть вокруг уже и понавертели бахромы. Флейта… В ней все дело. Она существует. Ей черт знает сколько веков, она прошла через десятки поколений. Ее и называют Наследием Клана Гамальяно. — Он сделал паузу, и лицо его дрогнуло малопонятной гримасой. — Не оглядывайтесь так растерянно. Это пока еще не бред. Вероятно, я не слишком хороший рассказчик, особенно с дырой в спине. Того самого крысолова звали Хромой Ульрик. Он первым из Клана позволил людям увидеть эту страшную флейту. Он положил начало легенде, а с ней и фамилии. Вся история этого мира держится на сплетнях, черт бы их подрал…

Но Годелот не слышал этого ворчания. Он едва не до крови закусил фалангу пальца:

— Так что же, полковник, Пеппо…

— Ваш друг — последний из Крысоловов, Мак-Рорк. Хотя сами Гамальяно испокон веков называли хранителя флейты Кормчим. Кормчие сменяли друг друга, как наследные монархи. Хотя я не знаю, как они избирались. — Орсо мучительно закашлялся и тяжело перевел дыхание. — Я вообще многого не знаю об этой жуткой вещи. Но совершенно уверен в одном: Ульрик-Крысолов совершил страшный грех, показав флейту людям. Никто и никогда не должен знать о подобных артефактах, кроме тех, кому судьба изначально всучила это бремя. Не мы ли тому лучшее подтверждение? Господи, как мы рвались к ней… Не подумайте плохо, Годелот, — и Руджеро, и я искренне хотели исцелить госпожу. Я — потому что герцогиня позволила мне вновь стать человеком, когда я был на полпути к дьяволу. А Руджеро… Он по-настоящему любил ее сиятельство. Всего дважды в жизни я видел такую неистовую, такую разрушительную преданность. Именно за нее я всегда уважал Руджеро, хотя скорее удавился бы, чем позволил ему узнать об этом. Но Бениньо… лицемерная сволочь… — Полковник снова зашелся кашлем, но на сей раз в нем слышался смех. — Впрочем, должен признать: Бениньо обыграл нас всех. Я не могу не оценить его упорства. И да, Годелот, я ненавижу его за это. И если что-то облегчает мою душу, так только мысль, что вся блестящая игра доктора оказалась впустую. Мне удалось взять реванш, пусть даже это последнее, что я успел сделать.

Шотландец уже не пытался спорить. Он сидел, сгорбившись на низком табурете, и осознавал лишь то, как упорно и близоруко цеплялся все это время за уголок картины, даже не догадываясь, как велика она, если отойти подальше. При последних словах кондотьера он поднял голову.

— Я не понимаю вас, полковник, — глухо промолвил он.

Орсо задумчиво смотрел на огонек угасавшей свечи.

— Флейта была разделена на три части, — пояснил он. — Сколько суматохи из-за этого вышло… Но доктор и тут оказался на высоте.

— Да, о Третях я тоже знаю, — пробормотал Годелот. Полковник не отвел глаз от огня:

— Есть ли еще закуток, куда б вы не сунули нос, Мак-Рорк? А я еще удивлялся, отчего вы каждую среду и пятницу влипаете в новую историю. Но не суть. Две Трети хранились у матери Пеппо. Одна принадлежала ей самой и была спрятана в подполе дома. Вторая причиталась вашему другу и таилась в деревянном солдатике, его любимой игрушке. После гибели семьи Ремиджи первая Треть была найдена на пепелище. Я до сих пор не понимаю, почему Рика не отдала Пеппо обе части, когда он убегал. Вероятно, не успела. Какой-то идиот поджег дом, хотя потом все клялись, что не высекли и искры. Но Треть досталась герцогине. Кстати, именно поэтому особняк охраняется, будто тюрьма.