— Я позову священника, — проговорил он сухо и неуверенно. А Орсо вдруг протянул руку, охватывая запястье шотландца влажными пальцами с такой силой, что Годелот ощутил, как в кожу впивается твердая дуга кольца.

— Нет! — отрезал он, и голос сорвался. — Ни одна мразь в рясе не подойдет ко мне. Я хочу исповедаться вам, Мак-Рорк. Прошу, сделайте это для меня. Я знаю, я всегда был вам врагом. Но вы все равно остаетесь моим солдатом. Моим учеником. И лучшим другом моего сына.

Глава 27. Чернильные узы

Сначала очнулся затылок, заворчав глухой болью. Затем подкрались запахи. Все тот же лодочный деготь, сырая затхлость, плесень, мокрое дерево. Слегка покачивался пол — то ли сам по себе, то ли от недавнего удара. Что-то ритмично поскрипывало, жалобно и протяжно, будто от дряхлости и застарелой привычной боли.

Пеппо медленно вдохнул и попытался пошевелиться… Еще раз… Раздраженно рванулся всем телом, но оно не подчинилось. Зато в локти и голени впились тугие полосы веревок, ремень поперек груди перехватил дыхание, и юноша осознал, что привязан к жесткому деревянному креслу.

Он замер, судорожно разматывая назад цепь воспоминаний, но та бугрилась целым ворохом причудливо перепутанных узлов. Годелот… Он так и не появился на условленном месте, и доктор Бениньо, с подкупающей прямотой сообщивший Пеппо свое мнение о нем, собирался вернуться к складам. Потом был какой-то хаос. Бег по каменистому берегу, сапоги оскальзываются на гальке, скрипит деревянный настил. Потом этот надрывный крик. А затем прогремел выстрел. Это Пеппо помнил совершенно отчетливо, как и тяжкий грохот падающего к ногам тела.

Оружейник снова машинально рванул веревки, поморщившись от боли. Идиот… Он все же угодил в западню. Бездумно доверился незнакомому человеку, словно вчера выбрался из колыбели. И, похоже, влип всерьез. Доселе, даже попадая в переплет, он хотя бы оставался свободным. Знал, где он находится и кто его противник. Но где сейчас судно, покачивающееся под его ногами? В миле от Венеции? В ста милях? И кто тот, стрелявший? И что теперь с доктором?

Вопросы мерно бродили по кругу, как каторжники, скованные кольцевой цепью. Не обгоняя, не натыкаясь. Однообразные, безликие и безынтересные.

Пеппо встряхнул головой, зашипев от боли в затылке. Прислушался к себе… и вдруг понял, что совершенно спокоен. Где бы он сейчас ни был, Годелот не успел за ним в эту западню, а значит, непременно как-то выкрутится. Ну а он, Пеппо… он сам виноват. И сейчас он здесь один. А потому самое время выяснить, крепко ли он привязан.

На сей раз оружейник не стал рваться из веревок. Он напрягся всем телом и с силой потянул вперед. Спинка кресла затрещала, а веревки злобно впились в мышцы. Пеппо снова откинулся назад. Кресло дрянь, и хорошим рывком, пожалуй, можно его сломать. Только тот, кто связывал его, не дурак. Веревки прочные, но тонкие, как тетива. Такие чуть что врезаются в кожу и причиняют адскую боль. Сильно не подрыгаешься. Да и, отломив ненароком кресельную ножку, только рухнешь на бок, не став ничуть подвижнее. Вот черт…

Подросток так погрузился в изучение своих пут, что не услышал шагов, и резкий скрип дверных петель заставил его вздрогнуть. Кто-то вошел, впуская сырую волну той же затхлости, и плотно закрыл за собой дверь. Молча приблизился и встал напротив.

Пеппо не шевелился, насторожившись. Вошедший пах ароматической водой, морской солью, отсыревшим сукном и самую малость свежей кровью. Он был взволнован, хотя старался не давать воли чувствам, но оружейник слышал, как тот прерывисто дышит, нарочито сдерживаясь.

А потом лица юноши коснулась рука. Мягкая ладонь скользнула по лбу, щеке, подбородку. Потом кончики пальцев, чуть жестковатые, уверенные, прошлись по бровям, ощупали переносицу, обрисовали губы. Странно. В детстве Пеппо сам так ощупывал лицо Алессы, пытаясь изучить его черты. Но сейчас эти прикосновения вызывали у него содрогание. Это было хуже любопытных взглядов. Он казался себе обнаженным, уязвимым и беззащитным. А рука, будто почувствовав его неприязнь, исчезла, и мягкий голос произнес:

— Прости за бесцеремонность. Я столько раз представлял тебя за последнее время. Ты почти такой, как я помню. Но в то же время совсем другой. Сам не пойму, как это получается. — Голос умолк, и та же бережная рука отвела с лица Пеппо волосы. — Ты так похож на всех них… Только глаза чужие. И губы. Они у тебя жесткие, так и созданы для саркастичной ухмылки. Тебе слишком мало довелось улыбаться по-настоящему.

Оружейник молчал, слушая эти странные рассуждения. Все это звучало сущим бредом, но что-то в задумчивом голосе подсказывало Пеппо, что стоящий перед ним человек ничуть не безумен. Просто юноша пока не понимает его. Но его необходимо понять, иначе Пеппо сам скатится в безымянную пугающую темноту, почти осязаемо окружающую этого человека с глубоким мягким голосом и такими же мягкими уверенными руками.

— В моем положении улыбаться как-то глупо, — вкрадчиво промолвил он. — Развяжите меня — и я непременно улыбнусь, обещаю.

— Хм… И снова сарказм, — в Голосе прозвучал укор, а Пеппо прикусил губу.

— Кого и за что вы убили на палубе? — ровно спросил он.

В ответ сначала донеслось лишь молчание, а потом Голос промолвил с ласковым назиданием:

— Не слишком умно походя называть человека убийцей.

— Ну-у, — протянул подросток, — ожидать учтивости от связанного вами человека немногим умнее. Я помню ваш крик перед самым выстрелом. «О боже!» Мне он сразу показался странным. Вы крикнули так, словно на вас прямо из бельевого сундука выскочила крыса.

Голос усмехнулся без всякого раздражения:

— Верно. Я, оказывается, чертовски отвык быть откровенным. Вот что делает с людьми одиночество…

Пеппо оскалился:

— Не стесняйтесь. Я охотно выслушаю вас. У меня уже есть опыт. Тем более что у нас с вами столько общего.

Голос помолчал, а потом промолвил с легким любопытством:

— Забавно… Я никак не могу уяснить границ твоих возможностей. Ты порой пугаешь меня. Сделай милость, объясни, откуда ты знаешь о нашей… общности.

Пеппо расхохотался:

— Господи, сударь, да это проще простого! Мы ведь с вами оба воры. Почитайте, братья по ремеслу.

Голос дрогнул отчетливым смешком:

— Я уже и вор? Недурно.

— Ну а кто же вы? — слегка повел плечами юноша. — У меня во внутреннем кармане камзола была одна очень дорогая мне и памятная вещица. Правда, мой портной так расположил карман, что она вреза́лась в ребра при каждом вдохе. А сейчас я примотан к спинке этого стула — и не чувствую для ребер никакого неудобства. Не