Она оглянулась. Ни один из мужчин, стоявших у костра, не последовал за ней. Они стояли, сбившись в кучу, сжимая ружья, топоры или ассегаи, но словно приросли к месту.

— С ним покончено. — Голос капрала дрожал от страха. — Оставь его. Поздно. Оставь его.

Робин швырнула горящую ветку вниз, в речное русло, и ей показалось, что в свете угасающего пламени она заметила среди теней что-то большое, темное, страшное.

Робин подбежала обратно к костру и выхватила у одного из готтентотов ружье. Она взвела курок, опять побежала к берегу реки и вгляделась в сухое русло. Темнота была непроглядной, и вдруг кто-то подошел к ее плечу, высоко подняв горящую ветвь из костра.

— Юба! Иди назад! — крикнула Робин на малышку-нгуни.

На Юбе не было ничего, кроме нитки бус вокруг бедер, ее гладкое черное тело поблескивало в свете костра. Девушка ничего не ответила, по ее пухлым щекам катились слезы, а горло сжалось от страха. В ответ на приказ вернуться она лишь отчаянно замотала головой.

Внизу, на белом песке речного русла, виднелась все та же чудовищная тень, и вопли умирающего сливались с отвратительным рычанием зверя.

Робин подняла ружье, но заколебалась, боясь попасть в готтентота. Лев, вспугнутый огнем, поднялся и сразу стал огромным и черным. Он торопливо уволок жертву подальше от неверного круга света, отбрасываемого факелом; слабо извивающееся тело волочилось по земле между передними ногами зверя.

Робин перевела дыхание, тяжелое ружье у нее в руках задрожало, но она решительно вскинула подбородок и, придерживая одной рукой подол длинной ночной рубашки, спустилась по тропе на речное дно. Юба шла за ней по пятам, как преданный щенок, прижимаясь к ней так тесно, что обе чуть не падали. Горящую ветку она держала высоко, хоть рука и дрожала. Языки пламени чуть колебались, испуская густой дым.

— Ты смелая девочка! — подбодрила ее Робин. — Славная смелая девочка!

Они, спотыкаясь, побрели по глубокому белому песку, и босые ноги при каждом шаге утопали по щиколотку.

Впереди, еле различимая в темноте, двигалась грозная черная тень, и ночь наполнялась низким глухим рыком.

— Пусти его! — крикнула Робин надтреснутым, дрожащим голосом. — Брось! Брось сейчас же!

Она бессознательно произносила те же слова, которыми в детстве подавала команды своему терьеру, когда тот не хотел отдавать резиновый мячик.

В темноте Сакки услышал ее и еле слышно прохрипел:

— Помогите, ради Бога, помогите. — Но лев уносил его, оставляя на песке глубокий мокрый след.

Молодая женщина быстро уставала, от тяжести ружья заныли руки, дыхание огнем обжигало горло, ей не хватало воздуха, страх железным обручем сжимал грудь. Она предполагала, что зверь будет отступать недолго, что в конце концов он потеряет терпение от ее назойливых криков, и инстинкт не обманул ее.

Вдруг она увидела перед собой льва в полный рост. Он бросил искалеченное тело и стоял над ним, как кот над мышью. Ростом он был с шетландского пони, черная копна гривы встала дыбом, и от этого он казался вдвое больше.

Его глаза в свете пламени горели свирепым золотым огнем. Он разинул пасть и зарычал. Громовой рев тяжелой волной ударил Робин по барабанным перепонкам и отдался в ушах физической болью. Оглушенная невыносимым рыком, Робин невольно отшатнулась вместе с уцепившейся за нее Юбой. Малышка в панике завопила и перестала владеть своим телом. В свете факела было видно, как тонкая струйка потекла у нее между ног. Лев прыгнул на них, Юба выронила факел в песок, и все погрузилось в полную темноту.

Скорее инстинктивно Робин подняла ружье и, когда ствол оказался на уровне груди, изо всех сил нажала на спусковой крючок. Темноту разорвала вспышка пламени, и на миг она увидела льва. Он был так близко, что, казалось, длинный ружейный ствол уткнулся в огромную косматую гриву. Из разинутой пасти все еще вылетал грозный раскатистый рык. Длинные, белые, страшные клыки обрамляли глубокий провал цвета сырого мяса. Глаза пылали желтым огнем, как настоящее пламя, и Робин поняла, что кричит, но ее крик бесследно терялся в громовом рыке разъяренного зверя.

Ружье выстрелило, так дернувшись в руках, что она чуть не выронила его, а приклад ударил в живот с такой силой, что у нее перехватило дыхание. Она отшатнулась назад, на сыпучий белый песок, но споткнулась о Юбу, которая, отчаянно визжа, цеплялась за ее ноги. Робин опрокинулась назад и растянулась во весь рост в тот самый миг, когда лев всей тяжестью обрушился на нее.

Если бы Робин не упала, прыжок льва проломил бы ей ребра и сломал шею, потому что лев весил килограммов двести. От удара она потеряла сознание и не помнила, сколько пробыла без памяти. Когда она очнулась, в ноздри ударила сильная кошачья вонь, огромная тяжесть вдавила ее в песок. Она слабо пошевелилась, тяжесть душила Робин, а по голове текли струйки крови, такой горячей, что едва не обжигали ее.

— Номуса!

Голос Юбы, звенящий от ужаса, слышался где-то совсем рядом, но громоподобный рев стих. Осталась только невыносимая тяжесть и отвратительная вонь.

К Робин вернулись силы, она принялась барахтаться и орудовать кулаками, и навалившаяся тяжесть соскользнула куда-то вбок. Она выползла из-под льва. Юба тотчас же опять вцепилась в нее, обвив руками за шею.

Робин успокаивала девушку, как младенца, ласково похлопывая и целуя в щеки, мокрые и горячие от слез.

— Все кончилось. Вот и все. Все кончилось, — бормотала она, догадываясь, что ее волосы промокли от львиной крови.

Дюжина мужчин, возглавляемых капралом-готтентотом, выстроилась на высоком берегу реки, высоко подняв факелы из горящей травы.

В тусклом желтом свете все увидели льва. Он лежал у ног Робин, вытянувшись во всю длину. Ружейная пуля ударила его прямо в нос, насквозь прошла через мозг и засела у основания шеи. Громадная кошка умерла в воздухе, в самой высокой точке прыжка, и мертвое тело пригвоздило Робин к песку.

— Лев мертв! —