Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он протянул к ней руку, но она отвернулась, прыгнула с утеса в штормовое озеро и ушла на глубину.
* * *
Эштон отвезла его в Алленвиль и оставила в мотеле. Она обещала вернуться, и Дэш ждал ее, валяясь на кровати и пялясь в потолок. На ноги он наступать не мог: отбитые в кровь подошвы дергало от боли, а парочка царапин начала гноиться. Удивительно, как он вообще щиколотки не свернул. Но это казалось ерундой по сравнению со всем остальным. Произошедшее крутилось в голове, и Дэш не мог остановить эту карусель: под закрытыми веками и во сне он видел одно и то же — мать замертво падает, они с Эштон одновременно стреляют в лже-Хелену, Фиби прыгает в озеро. Какой же он идиот! Надо было увезти Фиби раньше. Не звонить Веронике, не лезть к шерифу, пошли бы они все к черту со своими грязными секретами.
Дэша разрывало на части от эмоций: мать мертва и теперь некому говорить ему, что нужно делать, но, с другой стороны, он испытывал облегчение, будто ему подарили возможность начать жизнь с чистого листа. Стыдился этого облегчения, но и находил умиротворение.
Думать о смерти было невыносимо. До тошноты. Думать о Фиби тоже. Грусть, гнев, вина и бессилие боролись за первенство, изматывая и опустошая. Видимо, это и называется жизнь.
Раздался стук в дверь. Дэш вздрогнул.
— Это я.
Эштон с большой спортивной сумкой на плече проскользнула в комнату, закрыла дверь и застыла, глядя на Дэша. Он приподнялся на локтях, испытывая благодарность и облегчение — все же она его не бросила. За два дня Эштон изменилась: под глазами залегли круги, скулы стали острее, взгляд отчаяннее.
— За тобой не следили? — прохрипел Дэш.
Она мотнула головой.
— Принесла тебе обувь и лекарства. — Она поставила на пол сумку. — Еду и еще то, что ты просил.
— Спасибо.
Он сел на кровати, аккуратно спустив ноги на пол, провел рукой по небритому подбородку и вздохнул. При слове «еда» Дэш вспомнил, что толком не ел эти два дня, все было не до того. Хотел сказать Эштон так много всего, но не знал, с чего начать. Посмотрел на нее, и она вздрогнула.
— Я тебя ненавижу! — прошипела сестра. — Зачем ты все это сделал? Ты все разрушил!
— Прости, Эш…
— Даже не смей извиняться! Никакими извинениями ты прощения не заслужишь. Теперь ничего не исправить! Всем планам на будущее — конец! Все, что я делала, превратилось в ничто. Я не хочу к тетушкам. Мама бы не хотела, чтобы я жила у них. Что мне делать? Я осталась совсем одна!
У Дэша каждое ее слово отзывалось пульсирующей болью. Он и так извел себя самобичеваниями, а Эштон словно вскрыла свежий нарыв. Он встал, сделал два шага по лезвиям измученных ног и прижал ее к себе. Эштон попыталась вырваться, но Дэш не отпускал и получил пару чувствительных тычков в рану на левом плече и в щеку. В конце концов она прижалась к нему и заплакала, продолжая бормотать — что-то про кузин, планы и Кэпа. Повторяла и повторяла, пока Дэш не разобрал:
— Прости меня, прости.
Он удивился:
— За что?
— Это я позвонила этой стерве лже-Хелене и сказала, куда идти. Если бы не я, вас бы не нашли в том гроте. Мама не пришла бы туда.
И кого все это время обвиняла Эштон — себя или его?
— Она обманула вас с матерью. Ты не виновата, — говорил Дэш, поглаживая ее по спине.
— Я должна была понять, что она лжет. Прикидывается. Мама мертва из-за меня.
Дэшу стало невыразимо грустно.
— Из-за меня, Эш. Я звонил Веронике. Ее телефон прослушивает ФЦР. Я хотел убедить Главную, что русалки имеют право на жизнь.
Эштон фыркнула ему в рубашку и произнесла нечто совсем удивительное:
— Ну знаешь, из всех нас в тот день в гроте только русалка не хотела никого убить. Так что может ты и прав.
Потом они сидели на кровати, и Дэш спрашивал про мать, проигрывая в воображении ее похороны и злясь от бессилия открутить события назад.
— Ее похоронят рядом с бабушкой. Похороны послезавтра. И тебе лучше туда не приезжать. Если не Вероника, то тетушки тебя точно прикончат. Старые грымзы!
Потом Эштон рассказывала обо всем сразу.
— Я привезла деньги. Все, что были дома. Со счетов снять не могу, они заморожены до конца расследования. Там творится черт-те что: Вероника рвет и мечет, ФЦР объявил тебя в розыск. Ты убил какую-то местную женщину, стрелял в шерифа и в глухого мужика. Шерифа потом загрыз зверь. Зачем ты все это сделал?
Шериф все же умерла! Дэш облегченно выдохнул.
— Эш…
— Нет, не хочу слушать, — отмахнулась она. — Ты защищал свою Фиби, остальное меня не касается. Чем меньше я знаю, тем лучше. Мне еще предстоит куча допросов.
— Расскажи ФЦР о старом педофиле Селзнике и о том, что шериф Пеннебейкер его покрывала. Он был мужем ее сестры. Фиби стала одной из его жертв, семья защищала ее, а шериф вместо того, чтобы арестовать преступника, убила Ривердейлов. А потом еще кучу народа. Всех, кто ей как-либо угрожал.
Эштон недоверчиво нахмурилась, долго вглядывалась в Дэша, а потом кивнула.
— Что ж, мне жаль Фиби. — Она залезла в сумку, достала тонкую папку и протянула Дэшу. — Я привезла информацию, которую ты просил. Пришлось повозиться. Кто это?
Дэш раскрыл папку. С фотографии на него смотрело лицо, которое он помнил с детства — мадам Дичь. Без «муравейника» на голове она выглядела непривычно, незнакомка с глубоким взглядом и плотно сжатыми губами. «Мишель Легран, — гласила анкетная запись, — пятьдесят два года, адрес регистрации Новый Орлеан».
— Надеюсь, ведьма, которая умеет делать такие штуки. — Он покрутил на пальце кольцо, которое так и не снимал эти дни. Боялся потерять.
У мадам Дичь было кольцо с таким же камнем, как у него. Так он предполагал, но детские воспоминания хрупки и ненадежны, он вполне мог что-то напутать. Только Мишель Легран может ответить на его вопросы.
— Что ты собрался делать? — насторожилась сестра.
— Волнуешься обо мне? — усмехнулся он.
— Почему ты такой дурак! — вспыхнула Эштон и пихнула его в бок.
Тычок получился болезненный.
В памяти вспыхнуло все, что он пережил с Фиби: страсть, радость, умиротворение. Счастье. Впервые в жизни Дэш больше не ощущал себя чудовищем. Ведь он уничтожил чудовище куда как страшнее — ту, которая покрывала преступления. Он убил злую
