Вибрации резко переменились с утра, едва прибыли «Ангелы ада». Здесь была территория оклендских «Ангелов», но они заключили пакт с отрядами по всей Калифорнии — из Фриско, из Бернардино, из Сан-Хосе; прибыло человек пятьдесят, все на «харлеях» с 850-кубовыми движками, все в черных кожаных куртках с бледной подковой эмблемы на спине; кое-кто — с крутой девицей за спиной; все смахивают на прыщавых псевдонацистов из Гайд-парка не больше, чем высококлассный самогон на фанту. Под конвоем блестящих тряских байков с высокими рулями приехал желтый школьный автобус, по самую крышу набитый их личными запасами пива и дрянного вина.

Наём «Ангелов» на охрану обычно считается торжеством алтамонтского идиотизма — и крайним проявлением Миковой звездной болезни. На самом же деле все это спланировали Grateful Dead при поддержке шик-радикалов, вроде Эмметта Гроугена,[248] задолго до того, как подключились «Стоунз»; кроме того, в этом был некий здравый смысл. Поскольку охрана и даже полиция справиться с «Ангелами» не могли, безопаснее было привлечь их к организации, предоставить им прекрасный вид на сцену и нанять защитниками «Стоунз», что им льстило. Прошлые фестивали показали: если вокруг электрогенераторов, охраняя и подачу электричества, и артистов, парковались «Ангелы», это сдерживало насилие в толпе. Прежде с ними не бывало серьезных проблем.

В полдень, когда уже собралось около трехсот тысяч человек, Сэм Катлер объявил: «Сантана, первая группа крупнейшего праздника 1969 года!» Под элегические ноты гитары Карлоса Сантаны вокруг сцены тотчас завязались драки между двумя отчетливыми группировками этого по большей части белого собрания. Одна состояла из хиппи, мужчин и женщин, которые поодиночке раскачивались под музыку, что с ними случалось неизменно; вторая — из местного хулиганья, которое нападало на помавающих рукавами длинноволосых танцоров любого пола и лупило их бильярдными киями, словно розданными неким незримым интендантом. Обе группировки уже ехали крышей — хулиганье от бухла и амфетаминов, их жертвы от всевозможной некачественной кислоты, которая побудила многих раздеться догола и практически подставляться под кии. По словам Катлера, драчуны были не настоящими «Ангелами», а будущими рекрутами — надеялись, что им кинут кость, если они сломают пару-тройку хипповских. Драки происходили прямо перед музыкантами, и агрессоров не смущали фотокамеры журналистов и несколько съемочных групп братьев Мейзлз. Ни одного охранника, не говоря уж о полиции, поблизости не наблюдалось.

На сцене высотой в три фута музыканты оказались в ужасной опасности. «Ангелы» лазили вверх-вниз, когда им заблагорассудится, иногда отнимали у ведущего микрофон и делали свои объявления или просто орали непристойности. Школьный автобус припарковался совсем рядом, «Ангелы» взгромоздились на крышу, и из этой ложи временами швырялись в артистов пивными банками или бутылками. Рон Шнайдер тактично решил эту проблему, выкупив все пивные запасы за 500 долларов, а затем вернув при условии, что тару больше не будут использовать для артобстрелов (отсюда легенда о том, что «Ангелам» заплатили пивом на 500 баксов).

Во время сета Jefferson Airplane вокалист Марти Бейлин увидел, что прямо под ним разгорелась особенно ужасная драка. Он спрыгнул со сцены, чтобы разнять людей, получил в лицо и лишился чувств. Когда вокалистка Грейс Слик — прежде уверявшая Мика, что «Ангелы» «очень хороши», — вежливо, до раболепия, запротестовала, один «Ангел» схватил микрофон и взревел: «Пошла на хуй!» Музыканты, выступавшие перед «Стоунз», запаниковали, Crosby, Stills, Nash and Young оттарабанили свой сет и ринулись спасаться на вертолете. Grateful Dead, замыслившие фестиваль в тумане хиппового идеализма, глянули на толпу и отбыли, ни единой ноты не сыграв. Лишь сверхъестественный красавец Грэм Парсонс со своими The Flying Burrito Brothers выступил достойно и нашел в себе смелость остаться и послушать хедлайнеров.

«Стоунз» прилетели ближе к вечеру и, поскольку за сценой не было VIP-зоны, вынуждены были пятьдесят ярдов от посадочной площадки до сцены проталкиваться сквозь толпу, собравшуюся вокруг палатки скорой помощи. Личные телохранители музыкантов из нью-йоркской полиции струхнули и растворились; остался только громадный негр по имени Тони Фукс, который чуть раньше так мощно кому-то заехал, что ему на правое запястье наложили шину. Пока группа пробиралась через толчею, какой-то мальчик с дикими глазами качнулся к Мику и ударил его в лицо, заорав: «Ненавижу тебя, уебок!» Мик, однако, лишь пожал плечами и велел Фуксу мальчишку не трогать. Гримерная была одна, в ветхом трейлере, который сторожили «Ангелы». Если музыканту требовалось выйти, приходилось шагать сквозь ангельский строй.

Мик сначала планировал выйти на сцену на закате. Но солнце не пожелало медленно сползти по алому небу, а торопливо запрыгнуло за горизонт, будто предчувствуя, что нынче дело не кончится добром. Отсюда легенда о том, как он будто бы нарочно ждал темноты, дабы появиться как можно эффектнее и раздразнить зрителей, чтоб тем стало совсем невтерпеж. На самом деле в задержке виновны в основном «Ангелы», которых столпилось на сцене столько, что музыкантам уже не оставалось места. Сэм Катлер с рискованной прямотой объявил, что «Стоунз» не начнут, пока все не освободят сцену. Один из немногих присутствовавших полицейских подошел к Мику и предложил безопасности ради сопроводить его обратно в Сан-Франциско под конвоем патрульных машин, но Мик, не желая испортить себе репутацию среди хипья, отказался «уходить таким образом».

Сцена пустовала, пока «Стоунз» не разошлись по местам, а из темноты перед сценой не донеслись вялые аплодисменты трехсот тысяч человек. Посреди первой же песни, «Jumpin’ Jack Flash», на сцене снова стало не протолкнуться от черных кожаных курток с бледными подковами эмблем. «Кто там был? — сардонически переспрашивает теперь Сэм Катлер. — Кого там только не было!» Вообще-то, у «Стоунз» не бывало поклонников преданнее, чем «Ангелы ада», но на сей раз Миковы розовый плащ, черно-розовая арлекинская блуза, желтые брюки мятого бархата и бордовые замшевые сапоги по колено пробудили в них зверский гнев.

В этих невозможных условиях он старался работать как обычно — махал атласными крыльями, решительно танцевал буги туда-сюда, временами прося «Ангелов» у кулис: «Раздвиньтесь, народ… пожалуйста, а?» Прочие «Ангелы» расположились под сценой, верхом на мотоциклах, лицом к толпе, и бледные подковы у них на спинах смахивали на панцири ядовитых жуков. Дым костров морозного вечера мешался с красным освещением сцены, и все это походило на преисподнюю задолго до того, как официально вызвали Сатану. Тем не менее толпа, сгрудившаяся у сцены, развлекалась все равно, тащилась под музыку, показывала пацифики, бросала пожухлые цветы, фотографировала — что на более поздних рок-концертах яростно воспрещали, — не замечая окружающей их кулачной круговерти. Ближе к сцене выделялась одна фигура — один из очень немногих темнокожих зрителей в этой трехсоттысячной толпе, долговязый юноша в бледно-зеленом костюме а-ля Красавчик Браммел[249] и темной федоре.