и, похоже, был совершенно здоров, но когда они впервые встретили Тайм, она была больна и потом, во время беременности, опять болела. Болела так сильно, что Комфри и Монди с трудом выходили ее, и Монди сама осталась с Тайм, когда начались роды.

Они были долгими и трудными, и, когда родился детеныш, а родился только один, он был очень слаб. И все же не так слаб, как сама Тайм. К ней, видно, вернулась болезнь, от которой она страдала в Бакленде, и она была совершенно не в состоянии заботиться о своем малыше. Более того, кровотечение не прекращалось, и никакие усилия Монди и травы Комфри не могли его остановить. Так что какое-то время после рождения малыш лежал один, пищал от голода, а Тайм боролась со смертью. Но потом наступил момент, когда Тайм, казалось, поняла, что ее слабость не пройдет, и она храбро попросила Монди найти для малыша другую, более сильную мать.

— Попроси Спиндла самого взять его, пусть найдет самку, которая захочет принять детеныша, — проговорила Тайм.

— Лучше это сделаю я, — проговорила Монди. — Самка не примет детеныша от самца.

— Нет, нет, пусть Спиндл возьмет его, — прошептала Тайм. — Он знает, куда пойти.

И Спиндла привели в родильную нору Тайм, и он увидел, что его любимая так ослабела после родов, что даже не могла подняться ему навстречу. У ее сухих пустых сосков Спиндл увидел их сыночка, крошечного, тщетно пытающегося сосать.

— Возьми его, — прошептала Тайм. — Пока еще есть время, возьми его, любовь моя.

— Но я не знал, что ты так... — пробормотал бедный Спиндл, пораженный видом Тайм, совершенно больной и истощенной болезнью.

— С ним, конечно же, все будет в порядке, как только...

Но Тайм покачала головой.

— Не медли, Спиндл, отнеси его сейчас же. Найди самку, которая позаботится о нем. Иди сейчас, пожалуйста, иди...

— Но я не знаю куда...— проговорил Спиндл.

Тогда Тайм потянулась к его лапе и, коснувшись ее, произнесла:

— Ты знаешь — это место, где, как мы договаривались, мы всегда будем встречаться, место, где мы впервые обрели нашу любовь. Отнеси его туда, дорогой, да поторопись.

И Спиндл неловко ухватил своего малыша зубами за шкирку — ведь самцам это не очень привычно, — а Тайм улыбнулась и попросила:

— Поднеси его ко мне.

Что Спиндл и сделал, и положил детеныша перед ней. Тайм посмотрела на своего маленького сына и сказала:

— Моего отца звали Бэйли, пусть и он носит это имя.

Потом она стала необыкновенно ласково говорить с Бэйли, гладить его, повторяя снова и снова одни и те же слова, будто это были единственные слова, которые малышу суждено было услышать от родной матери:

— Я очень люблю тебя.

Снова, снова и снова, только с каждым разом все слабее и слабее. Голос Тайм постепенно замирал в темной норе.

Монди сделала знак Спиндлу, он опять поднял Бэйли, повернулся и не услышал, как Тайм прошептала ему вслед:

— И ты, Спиндл, не забывай никогда, что я тебя тоже любила, очень-очень.

Спиндл ушел. Он двинулся вниз по склону Данктонского Холма на север, зная, куда он должен прийти — в Бэрроу-Вэйл, где они с Тайм познали любовь, поклялись приходить сюда снова и наказать своему потомству поступать так же.

Спиндл никому не рассказывал ни о своем долгом пути, ни о том, что случилось, когда он добрался до Бэрроу-Вэйла. Это сделала одна кротиха, она видела все, запомнила и повторила все, что знала.

Сюда, в темноту Бэрроу-Вэйла, где извивались корни мертвых деревьев и лежала пыль прошлого, Спиндл принес Бэйли и обнаружил, что их ждет какая-то самка.

Она была изможденной, но ее сосцы были полны молока, и она жаждала вскармливать детенышей.

— Кто ты? — спросил Спиндл, увидев ее, и положил Бэйли перед ней.

— Я молилась Камню, — испуганно прошептала самка.— Он велел мне прийти сюда...

Тут она замолчала, наклонилась и приласкала малыша, облизала его, погладила и, свернувшись, легла так, чтобы тот мог сосать ее.

— Как тебя зовут? — повторил вопрос Спиндл.

— Он очень милый, а как его зовут?

— Бэйли, — сказал Спиндл.

— Хорошее имя, — проговорила кротиха, а малыш между тем сосал ее.

— У тебя есть дети? — спросил удивленный Спиндл.

— Да, — ответила кротиха. — Родились двое здоровых, один больной. Больного убили. Бэйли заменит его.

Спиндл хотел попросить ее: «Скажи ему, что его родителями были Тайм и Спиндл», но вместо этого произнес:

— Скажи ему: если когда-нибудь для него наступит трудный день, пусть доверится Камню и придет в Бэрроу-Вэйл, где ты нашла его. Сделаешь это?

Кротиха подняла голову и посмотрела на Спиндла. В ее глазах сияла радость матери, нашедшей своего детеныша. Она сказала:

— Клянусь Камнем, который был так добр ко мне, сделаю. Скажу, что Бэрроу-Вэйл — это место, куда он должен прийти во дни сомнений. Скажу ему.

И она повернула голову к крошечному Бэйли и придвинула его к себе так близко, как только было возможно.

— Мне надо идти, — проговорил Спиндл; его мучил страх за Тайм, и он хотел поскорее вернуться к ней.

— Да, да, — рассеянно отозвалась кротиха и не подняла глаз, когда Спиндл двинулся к выходу и пыльными ходами Бэрроу-Вэйла отправился в обратный путь.

Ему мерещился шепот: «Я очень тебя люблю...», он хотел было обернуться, потому что он страшно испугался, услышав слова, которые произнесла тогда Тайм, а потом так странно повторяла.

Вот опять: «Я очень люблю тебя...» И Спиндл бросился бежать из Бэрроу-Вэйла вверх по длинному склону, но прежде чем он добрался до норы своей Тайм, ему навстречу вышла Монди и по ее выражению и по тому, как она двигалась, он понял, что Тайм больше нет.

Одни говорят, что он побежал к Камню, другие — что он обезумел от горя и набросился на самого Триффана. Только один крот знал правду и поведал ее: Спиндл вернулся в Бэрроу-Вэйл, он хотел отыскать Бэйли и забрать его обратно, но когда он туда прибежал, кротиха вместе с Бэйли уже ушла. Спиндл остался один в Бэрроу-Вэйле, оплакивая свою потерю и гневаясь на Камень.

С приближением весны все в Данктоне ощущали нарастающую напряженность, воздух в ходах был просто насыщен ею. Каждый понимал, что наступает время испытаний и что многие из кротов могут погибнуть.

Уже