— Они сказали, чтобы я больше не убирала цветами алтарь, — наконец призналась она. Одинокая слеза поползла по ее щеке, смывая неумело наложенный тональный крем и оставляя тонкую дорожку.

— И поделом, — фыркнула я.

— И церковный комитет не принял яблочный торт, что я испекла для благотворительной распродажи, — продолжала она. Слезы уже текли по ее лицу ручьями, и полосок становилось все больше.

— И это верно, — с жаром согласилась я.

— Наверно, думают, что это заразно, — с жалкой улыбочкой сказала она. Я холодно посмотрела на нее, и через пару секунд улыбки как не бывало.

— И мне ты тоже нашла время рассказывать. Как, по-твоему, после таких новостей я смогуработать до вечера?

Согласна, это было уже нечестно, потому что Айвора на месте не было, и я все равно ничего делать не стала бы, но дело не в том.

— Люси, мне очень жаль, — спокойно возразила мама, — но я хотела все рассказать тебе как можно скорей, чтобы не получилось так, что ты узнаешь об этом от кого-нибудь еще.

— Ну ладно, — отрезала я, вставая из-за стола. — Ты мне все рассказала. Спасибо и до свидания.

Денег я ей не оставила. Может заплатить за мой сандвич и сама: это из-за нее я так его и не съела.

— Подожди, пожалуйста, — взмолилась она. — Люси, не уходи. Прошу тебя, дай мне возможность сказать еще два слова. Больше мне ничего не надо.

— Давай, говори, — разрешила я. — Хоть посмеюсь.

Мама набрала полную грудь воздуха и начала:

— Люси, я знаю, что ты всегда любила папу больше, чем меня…

Она остановилась, готовая выслушать мои возражения, но я молчала.

— …и мне это было очень тяжко, — продолжала она. — Мне одной приходилось быть сильной, строгой, воспитывать вас, потому что он этого не делал. А ты, я знаю, думала, что он замечательный, а я вредная и злая, но ведь хотя бы один из нас должен был быть родителем.

— Да как ты смеешь, — процедила я. — Папа был мне вдвое, нет, вдесятеро больше родителем, чем ты!

— Но он такой безответственный, — заикнулась она.

— Вот только о безответственности не надо, — перебила я. — Как насчет твоего чувства ответственности? Кто теперь позаботится о папе?

Хотя ответ на этот вопрос я уже знала.

— А почему о папе кто-то должен заботиться? — спросила мама. — Ему всего пятьдесят четыре, и у него все в порядке.

— Ты же знаешь, заботиться о нем надо, — сказала я. — Знаешь, что сам он о себе позаботиться не может.

— А почему, Люси? Многие живут одни, даже люди много старше твоего папы, и прекрасно со всем управляются.

— Но папа не такой, как другие, и это ты тоже знаешь, — возразила я. — Не думай, что тебе удастся выкрутиться!

— А почему твой папа не такой, как другие? — спросила она.

— Ты знаешь почему, — рассердилась я.

— Нет, не знаю. Может, ты мне объяснишь?

— Я не намерена дискутировать с тобой на эту тему, — вскипела я. — Ты знаешь, что за папой надо следить, и все тут.

— Опять не можешь взглянуть правде в глаза, Люси? — сказала мама, глядя на меня с омерзительной, ханжеской кротостью, фальшивым состраданием и показной заботой.

— Какой еще правде? — не поняла я. — Нет тут никакой правды, а ты болтаешь еще больше глупостей, чем обычно.

— Он алкоголик, — мягко ответила она. — Вот этого-то ты и не можешь принять.

— Кто алкоголик? — возмутилась я. — Папа не алкоголик. Я вижу, к чему ты клонишь, думаешь, можно обзывать папу как угодно, говорить о нем всякие гадости, чтобы люди тебя пожалели и сказали, что ты правильно его бросила. Нет уж, меня не одурачишь.

— Люси, он был алкоголиком много лет, быть может, задолго до того, как мы поженились, но тогда я не знала, что это такое, — вздохнула она.

— Чепуха, — фыркнула я. — Он не алкоголик. Ты что — за дурочку меня считаешь? Алкоголики — это такие типы в грязной одежде, небритые, которые спят на улицах и сами с собой разговаривают.

— Люси, алкоголики бывают разные, и те люди на улицах — такие же, как твой папа, просто в жизни им меньше повезло.

— Самое большое в жизни невезение — жить с тобой под одной крышей, — отбрила ее я.

— Люси, ты будешь отрицать, что твой отец много пьет?

— Иногда выпивает, — согласилась я. — А почему бы ему не пить? Все эти годы ты превращала его жизнь в кошмар. Мое самое раннее воспоминание — как ты на него кричала.

— Прости меня, Люси, — заливаясь слезами, всхлипнула она. — Но мне было так тяжело, у нас никогда не было ни гроша, а он не устраивался на работу, но деньги, что я откладывала на еду для тебя и твоих братьев, забирал и пропивал. Приходилось идти в ближний магазинчик и плести что-нибудь о том, как я не успела зайти в банк и не поверят ли они мне в долг. Они доподлинно знали, в чем дело, а у меня ведь тоже гордость есть, понимаешь? Мне было нелегко так поступать, в детстве меня учили ждать от жизни большего, чем я получила с твоим папой.

Она уже плакала в три ручья, но для меня это ничего не значило.

— А я ведь любила его, да, любила, — всхлипывала она. — Мне было двадцать два года, и для меня он был лучше всех. Он все обещал бросить пить, а я все надеялась, что он исправится, каждый раз верила ему, и каждый раз он меня обманывал.

Она говорила и говорила, и обвинениям не было конца. Как он напился в день свадьбы, как, когда она носила Криса и начались схватки, ей пришлось одной добираться до больницы, потому что он где-то пропадал, видимо, пьянствовал; как, стоя в церкви на конфирмации Питера, громко запел «Люди за проволокой»…

Я уже не слушала, решив, что мне пора обратно на работу.

Перед тем как уйти, я сказала:

— Тебе, конечно, наплевать, но знай: я позабочусь о нем сама и сделаю это намного лучше, чем делала ты.

— Ты серьезно, Люси? — совершенно спокойно спросила мама.

— Да.

— Тогда желаю удачи. Она тебе пригодится.

— Что ты имеешь в виду?

— А ты умеешь застирывать простыни? — похоронным голосом спросила она.

— Да о чем ты?

— Увидишь, — устало проронила мама. — Увидишь.

На работу я вернулась в состоянии шока.

Первым делом позвонила папе, чтобы убедиться, что он жив и здоров, но он бормотал что-то бессвязное, и я встревожилась еще сильнее.

— Сегодня сразу после работы приеду к тебе, — пообещала я. — Все будет хорошо, не беспокойся.

— Кому я теперь нужен, Люси? — спросил он дребезжащим, совсем стариковским голосом. Я была готова убить маму.