Взошло тихое и какое-то незаметное солнце. Самарцы торопились, скользя по накатанным улицам, – благовестили к заутрене. Илья Федорович, указав глазами на паперть, где сгрудилось невообразимо одетое скопище человеческой нищеты и горя, вздохнул, тронул Кузьму Петровича за рукав:

– Как-то, помню, отец Киприан, узрев нищих старцев, вот тако ж просящих на паперти, сказал мне печально: «Позри, сын мой! Эти люди молили Господа даровать им многолетие, да забыли просить его об избавлении от голодной старости…»

Илья Федорович приметил молодого барабанщика Жилкина, который, сидя на санях, о чем-то зубоскалил с караульными казаками около комендантской канцелярии.

– Ивашка!

Услышав оклик, Ивашка Жилкин резво вскочил на длинные ноги, журавлем пробежал через подворье к крыльцу и вскинул к треуголке длиннопалую руку, бодро протараторил:

– Готов служить, господин атаман!

– Сбегай к протопопу. Пущай объявит чрез все церкви, что волею государя Петра Федоровича дозволяется самарским жителям получать в казенных соляных амбарах безденежно по пяти фунтов соли! О том же и бургомистру Ивану Халевину объяви, чтоб соляные сборщики тому препятствий чинить не смели.

Ивашка успел было отбежать десяток шагов, но Илья Федорович остановил его:

– Еще передай протопопу, как кончит утреню, пущай с крестом и иконой явится в казармы приводить к государевой присяге солдат и поселенцев. Теперь ступай! – И махнул рукой барабанщику, который нетерпеливо топтался уже около калитки.

Перед крыльцом появился произведенный атаманом в есаулы бывший капрал Гаврила Пустоханов. Он только что осматривал конюшни бежавшего майора Племянникова. Лучших коней помещик сумел-таки угнать или где-то спрятать на дальних стойбищах, но одиннадцать лошадей все же осталось.

– Отдашь тех коней сержанту Мукину, когда явится просить под конные караулы из поселенцев, – распорядился Илья Федорович.

Покинув подворье комендантской канцелярии, обочиной дороги прошли до переулка и, сгибаясь, чтобы удержать равновесие, с трудом поднялись на земляную фортецию. По утрамбованному снегу между срубами казенных амбаров, мимо цейхгауза, при котором стоял спаренный караул из яицких казаков, вышли к крайней западной казарме. Здесь черно-серо-белой шеренгой, длинной и неровной, стояли разно одетые и разно обутые поселенцы, бородатые и совсем еще почти малолетки с едва пробившимися усиками.

Перед этой кафтано-армячно-тулупной шеренгой, не отворачиваясь от холодного ветра, вышагивал затянутый портупеей сержант Мукин. Завидев государева атамана, скомандовал поселенцам – будто служилым людям. «Смирна-а!» – и чеканным шагом подошел к Илье Федоровичу, отрапортовал, что прежде бывшие под караулом поселенцы, а ныне вольные государевы подданные для представления походному атаману построены.

– Все ли? – уточнил Илья Федорович.

– Мужеска пола все, окромя двух весьма престарелых и занемогших от кашля, – ответил Андрей Мукин.

Илья Федорович подошел ближе – мужики смотрели на него иные с любопытством, а кто и настороженно, ожидая, что скажет им новый хозяин города. Не отдаст ли команду гнать их и дальше в дикую и неведомую Сибирь на верную погибель, сославшись, что кормить их у него нет никакой казны?..

– Экий нудный ветер! – проворчал Илья Федорович, снял рукавицу, потер нос и уши. – Все ли вам ведомо об указах и манифестах государя Петра Федоровича, вчера читанных пред собором? – громко спросил он, осматривая поселенцев с левого края и до другого, где стоял довольно упитанный, стриженный под кружок мужик в добротном полушубке, в белых валенках и в прилично сшитой лисьей шапке.

«На пахотного или цехового обличьем не похож, – отметил про себя Илья Федорович. – Надобно узнать, из какого сословия сей муж. Быть может, прежде в военной службе состоял, так и нам в ратном деле подспорщик будет».

На вопрос атамана об указах и манифесте поселенцы вразнобой, но довольно дружно ответили:

– Ведомы нам те указы!

– Были и мы у собора на читке!

– Государю Петру Федоровичу служить как один готовы!

Дородный крайний поселенец, чуть переждав, прокричал Илье Арапову персонально:

– Пиши нас, батюшка атаман, в свой полк! Да справное оружие нам выдай, и готовы идти за тобой хоть и до Москвы! И не смущайся нашему разномастью, атаман! Говорят в народе: расходится старуха, так и не убаюкаешь! Тако ж и мы – разозлили нас царица да помещики с воеводами, лютость к драке проснулась! Послужим истинному государю Петру Федоровичу.

Илья Федорович, неприметно толкнув Кузьму Аксака локтем в бок, как бы говоря: вот, дескать, видишь, сколь заметное усилие нашему отряду в первый же день прибывает, ответил:

– Отрадно! Весьма отрадно и лестно будет о том узнать нашему государю-императору, что вы столь охотно ему преклоняетесь! Его волею отпускаю я вам все ваши прежние вины, с тем чтоб могли вы, ему послужив, воротиться безбоязненно к себе в родные места! И пахать землю, вам, мужики, отныне государем дарованную в вечное пользование с покосами, лесами и рыбными беспошлинными ловлями! – Илья Федорович вдруг закашлялся от холодного встречного ветра, малость передохнул и повернулся к сержанту Звереву, который стоял за спиной со списком в руке, повелел: – Перекличь, Иван, всех поименно.

Зверев, выйдя на шаг вперед, с трудом удерживая на ветру листы, четко выкликал поселенцев. Услышав свое имя и прозвище, мужики неуклюже, кто широко, а кто робко, малым шагом, выходили из строя. При прочтении имени Семен Никитов, сын Володимирцев из шеренги выступил тот самый, который привлек внимание Ильи Федоровича.

– Поди ближе, Семен Никитов сын, – призвал Илья Федорович высокого поселенца. – Кто ты, какого сословия и из каких мест родом?

Володимирцев с привычным достоинством снял с кудлатой головы рыжую шапку, приблизился к атаману и с глубоким поклоном ответил довольно звонким моложавым голосом:

– Допрежь сего состояния был я в городе Сызрани купцом средней руки.

Илья Федорович насторожился, сдвинул брови к переносью – такое начало не внушало ему ни уважения к поселенцу, ни тем более искреннего доверия. Строго спросил:

– За что в Сибирь к ссылке послан? Аль залиходейничал, народ обворовывая?

Володимирцев резко тряхнул кудрями:

– Говорю как перед Господом – нет, батюшка атаман, не за лиходейство и воровство выслан из родного города, о том и здесь стоящие люди могут клятвой подтвердить. Послан я не к обычной ссылке в Сибирь, на поселение, а в зачет рекрута со своею семьею. Везли меня к службе в дальние сибирские батальоны. А наказание имею такое от магистратского общества за мое дурное якобы поведение.

– Что ж дурного сотворил ты? – вновь полюбопытствовал Илья Федорович, ибо знал, что от рекрутчины купечество, как правило, откупалось деньгами. А этого, видишь ли, само магистратское общество сдало в зачет рекрута, а не по выпавшему жребию.