– Оттого, атаман, что заперты они были в чулане и держал их Матвей Арапов впроголодь. Сказывал, что холопка его…

– А потом? Куда они потом подевались? Ну, не томи душу, сказывай, ваше благородие!

– А потом через Борскую крепость бежал из Бугуруслана майор Вячеслав Гречин, препротивнейшая личность…

– Отчего же? Барин ведь…

– При дурных деньгах он был… А до того у генерала Кара состоял при корпусной казне. По побитии того генерала, как мне теперь думается, похоронил тот Гречин войсковую казну в своем сундуке да и бежал к себе в поместье. Пьяница изрядный и любитель женского пола… Не обессудь, атаман, говорю, как есть. Доведись тебе повстречать того майора, так вот его обличье, сразу признаешь: росту среднего, черный волосом, наполовину уже седой. Усов и бороды не носит, токмо бакенбарды. Глаза пустые, как у гадюки, а рот всегда плотно сомкнут и злой по причине злобного характера и кривых передних зубов…

– Где его поселение? Далеко ли? – чуть слышно выдавил Илья Федорович, все еще не веря, что отыскался верный след Аграфены и сыночка Федюши.

– Имение его близ Сызрани, в Кашпирах… Но пересидеть сие лихое время Гречин намеревался в глухой деревеньке Мосты, на пути от Яицкого городка на Сызрань. Там у его братца трактир. И братец, должно, прохвост изрядный, потому как за подлог сидел в долговой яме. Майор Гречин деньги за братца внес и тем вытащил его оттуда.

– Тот майор увез женку с отроком? – Илья Федорович подошел к Воробьевскому, поднял его за плечи, глянул в глаза, не лжет ли?

– Увез, атаман. Сторговались они с Араповым за большую сумму. Арапов деньги спрятал в моем доме на чердаке – надеялся потом, как утихнет усобица, ими имение поднять… Да голову потерял безвозвратно…

– Та-ак… Ну, счастлив твой бог, ваше благородие, что сведущ ты в этом оказался. Коль не соврал – домой поедешь и деньги того проклятого Матвейки, пес с ними, твоими будут.

Воробьевский упал перед Араповым на колени, попытался было поцеловать руку.

– Спаси тебя бог, атаман! А я уж было петлю шеей чуял…

– Допрежь надобно изловить того майора Гречина и освободить Аграфену и сына. Поедешь с моими казаками. – Голос атамана снова стал твердым. – Счастливо воротитесь – вот тебе мое слово: отпущу с миром и охранную бумагу дам на руки с печатью. – И повелел Ваське Иванову: – Приведи мне живо Ивашку Кузнеца! Хоть из-под земли вынь!

Ивашку Кузнеца сыскали в работах у пушек. Прибежал тут же, на ходу ветошью вытирая копоть с влажного лба и со щек.

– Звал, атаман-батюшка?

Долго втолковывать Кузнецу, куда и зачем надобно спешно ехать, не пришлось. Поняв с полуслова, сунул за пояс полученные от атамана два пистоля, подарок тоцкого атамана Чулошникова, привесил мешок с зарядами, приобнял ожившего отставного офицера за плечи и со словами:

– Лови, ваше благородие, атаману счастье, а себе волю! – вывел Воробьевского из горницы.

Через самое малое время десяток оренбургских строевых казаков с Ивашкой Кузнецом и с Воробьевским, имея при себе поводных коней, поскакали от канцелярии к Большой улице и далее, к мосту через реку Самару.

Проводив их взглядом, Илья Федорович отошел от окна, сел на лавку и только тут почувствовал, что нательная рубаха взмокла и прилипла к спине, а кольчуга невыносимым грузом давит плечи…

«Ну, будет тебе, походный атаман! Ишь, какие шальные мысли в голову всунулись было – самому, бросив войско, мчаться с казаками в Мосты…» Арапов крепко потер щеки, возвращаясь к заботам дня сегодняшнего. Приказал Ваське, благо тот, дивясь увиденному и услышанному, таки не оставлял атамана одного:

– Слышь-ка, дружок, отыщи есаула Гаврилу Пустоханова, пущай отберет себе в команду человек с пятьдесят из новоизбранных казаков. Всем быть на лошадях, с ружьями и копьями.

– Сыщу, батюшка атаман, – весело откликнулся адъютант, радуясь, что атаман повеселел, получив добрые вести – след о своей семье.

– Как готовы будут, приведи Гаврилу ко мне. Важное дело есть.

Долго побыть атаману со своими думами один на один не довелось – вошел Иван Яковлевич Жилкин. Шапку кинул в угол на широкую лавку, постучал валенками, с которых, видно было, голиком в сенцах уже сметал снег. Прошел к столу, присел рядом с атаманом.

– Слышал, слышал, Илья Федорович, что объявился слух о твоих домочадцах, – заговорил Иван Яковлевич, едва Илья Федорович вскинул на него глаза и хотел поделиться радостью. – Ивашка сделает все, как надо, мужик дотошный и башковитый.

– Потому и послал его… Хотел было Гаврилу либо Исаака с казаками послать, да они здесь, в Самаре, куда как нужны… Ну, сказывай, все ли ладится у наших канониров? Скоро ли пушки на колеса да на лафеты поставят?

Оживясь, а более того стараясь взбодрить атамана и отвлечь его от мыслей о семье, Иван Яковлевич пустился подробно рассказывать, как, пришедши рано поутру в кузницу Ивана Григорьева, где работают канониры, нашел Сысоя Копытеня в неописуемой ярости. Уподобился Сысой бешеному быку, который кидается бодаться с горящим амбаром.

– Что это с ним? – удивился Илья Федорович. – Мне он показался весьма сдержанным и рассудительным.

– А все спорят с Наумом Говоруном, как сподручнее те пушки на колеса ставить. Сысой кричит, что у Наума не пушки лежат на лафетах, а «наша попадья, что широкая ладья!». Наум молча сопит да дело делает. Только кузнецам молвит слово-два – то дайте да то отковать надобно. Его помощник Потап Лобок похихикивает над Сысоем, но от дельных советов Копытеня не отмахивается.

Илья Федорович забеспокоился, спросил:

– Не в помеху ли брань меж ними? Может, отослать Копытеня к другой какой работе? Пусть редут под пушки загодя готовит…

– Напротив, Илья Федорович! – горячо заверил Иван Яковлевич. – Они друг другу словно сонному мужику крапива по голым ногам – куда как резво стрекотнет в бег! За спором и дело спорится. Две пушки, что привезены вами из Красносамарской крепости, уже поставлены на колеса. Такие красавицы получились – загляденье!

– Надобно испытать стрельбой – надежны ли колеса? Не разлетятся ли в прах при стрельбе? А то и самих пушкарей покалечить может…

– Непременно испытают… Канониры и тебя, атаман, приглашали к тому часу подойти. До вечерней службы обещано еще две двухфунтовые пушки, из тех, что капитаном Балахонцевым столь любезно нам оставлены и не заклинены вовсе, поднять с неподвижных лафетов на колеса. А за ними и четыре большие пушки будут ставить на санные лафеты. Это для того, атаман, чтоб при нужде легче было перевозить с места на место как по городу, так, скажем, и до Алексеевского пригорода альбо еще куда…

– То доброе дело, – порадовался атаман, потер ладонями колени. – В отпертые двери лезут всякие звери… Вот мы самарские-то двери и прикроем пушками! Увидят мужики орудия себе в подмогу – смелее на драку с драгунами пойдут… Кого это несет к нам?