...Пир в веже закончился уже далеко за полночь. А утром половецкое воинство быстро сложило на телеги юрты и, словно ручейки в вешнюю нору, стремглав утекло на северо-восток, в сторону Волыни. Угасающие кизячные костры, кучи навоза да вытоптанная трава — вот и всё, что вскоре напоминало о степняках в окрестностях Перемышля. Володаревы сакмагоны тайком следили за ними до самых границ Червонной Руси. Вместе с Боняком тронулся в дальнейший поход и Игоревич со своей дружиной. Княгиню Елену оставил он покуда в Перемышле, на попечении брата.

Прощаясь с супругом, Ростиславна снова разревелась, завыла, заголосила, пришлось её Володарю успокаивать и отпаивать настоем трав.

Мало-помалу жизнь в Перемышле возвращалась в привычную колею. В один из вечеров явился к Володарю Фёдор Радко. Проведчик некоторое время провёл в русинских сёлах в Горбах, вылавливая угорских беглецов.

В горницу Радко пришёл не один, перед собой тащил он связанного, измазанного в крови и грязи человека в рваной серой свите. Присмотревшись, с немалым удивлением узнал Володарь Жольта.

— Вот, княже, споймал! Лазутчик еси, таинник[295] Коломанов! Все дела скользкие проворит! — объявил Радко, швырнув у горца к ногам князя.

— Знаю его, — отозвался Володарь. — Приходилось не раз встречаться. Правда, за дружеским столом, не на бранном поле. Скажи, барон Жольт, почему выступил твой король на Русь? Что ему тут, на чужой земле, понадобилось? Соседствовали мы с ним доныне мирно и союзно, помню, как ходил ты с отрядом мадьярским помогать мне против Игоревича. Что же теперь случилось? Какая муха зловредная вас ужалила?

— Ты знаешь это сам! — прохрипел, недобро кривя рот, Жольт.

— А и верно. Знаю! Гридни! В поруб ворога сего! Пускай выкуп за него родичи платят! — распорядился князь.

— Дозволь мне, княже, в Луцк съездить. Семья у мя тамо. Не ведаю, что с ними, живы ли. Бают, осерчала Радмила моя, когда я от Святополка к тебе пришёл, — попросил Радко, как только Жольта увели.

— Что ж, езжай. Осторожен только будь, проведчик. Впрочем, что тебя учить. И возвращайся давай. Один ли, с семьёй... Одно помни: здесь у тебя друзья, не вороги. И ещё, что тебя тут ждут.

Володарь заключил Радко в объятия и похлопал его по плечу.

ГЛАВА 82

Макая перо в чернильницу, Володарь выводил на харатье: «Ты нам ближний свойственник, и так как мы тебе никакой обиды не причинили, то должен бы ты нам благодеяние изъявить. Но ты в неправде помогаешь Святополку, который, обещав нам с клятвою мир содержать и от обидящих защищать, ныне без всякой нашей к нему вины хочет наше родительское и от всех князей утверждённое владение отнять...».

— Ну вот, брате, — заключил он, вслух прочитав Васильку послание Коломану. — Надо нам союз тесный между королём и Святополком порушить. Послать хочу в Эстергом Халдея. Мир нужен нам с уграми. Ты что думаешь? Правильно ли я мыслю?

— Ты прав, Володарь. Не можно нам ворогами ся окружать! — глухо прохрипел несчастный слепец.

В который уже раз жалость безмерная охватывала Володаря при виде изуродованного брата.

«Нестись бы тебе, Василько, впереди дружины, в рубке лихой одолевать ворога лютого. А так... сиднем сидеть токмо да ходить, опираясь на плечо верного челядина», — кусал в отчаянии перемышльский владетель губы.

Но ничего поделать было нельзя. Увы, не воротишь, не воскресишь былого.

После, в светлице, уже с глазу на глаз с умницей Халдеем, Володарь говорил:

— Жаль, матушка Коломанова, Софья Изяславна, не дожила до сей поры. Она бы помогла. А так... даже не знаю, к кому бы тебе подойти тихонько, с кем потолковать. Может, с палатином. Осмотришься, сам решишь. Полагаюсь на твой ум.

— Возможно, с палатином. А может... с королевой Фелицией, — многозначительно подмигнул Халдей князю.

— Смекай сам, — повторил, сдвинув брови-стрелки, Володарь.

Отправился Халдей в очередной полный опасностей путь.

Впереди ждали его склоны лесистых Карпат, горные перевалы, броды и мосты через стремительные горные реки, унылая ветреная пушта, голубой Дунай с каменными крепостями на берегах, плодородные равнины Панионии[296]. И нелёгкие, порой тайные, переговоры, намёки и полунамёки, лукавые подмигивания и брань, мысли, доверенные дорогой! харатье, и другие, сказанные тихим шёпотом, не предназначенные для лишних ушей. Таков крест посла, уговорителя, такова выбранная ещё в юности ловким и удачливым хазарином стезя.

...А князя Володаря ожидали свои заботы. Соседняя Волынь была охвачена пламенем междоусобной распри, и на Червонную Русь бежали, спасаясь от ужасов войны, от гибели и рабства, свободные людины, холопы обельные и необельные[297], и даже бояре. Всех их надо было устраивать, обо всех узнавать, кто такие, откуда. Люди селились в лесных пустошах, выкорчёвывали деревья, осваивали пашни. Бояр наделяли волостями, закупы и холопы частенько убегали в горы, скрывались там, подальше от княжеских и боярских тиунов. Их ловили, приводили на княжеский суд. Князь назначал виру, одних отпускал за выкуп, других заставлял работать на ролье. Закружили Володаря и ближних его людей заботы. А тут ещё Свиноград, ещё Теребовля, в которой весьма трудно было управляться слепому Васильку. Мотался Володарь, порой валясь с ног от усталости, из города в город, из волости в волость. Одно радовало: полнилась непрестанно Русь Червонная людьми. Полнилась и скотница княжеская. Купцы наладили путь по Днестру в земли болгар и ромеев, везли в дальние заморские страны соль, пшеницу, воск, мёд, и наоборот, из Ромеи привозили многоценное узорочье, изделия из серебра, шёлк, парчу, паволоки.

Семья княжеская оставалась покуда в Тустани. Боялся Володарь новых ратных нахождений, не улеглась ещё пыль от копыт коней бешеных всадников, не утихомирились лихие князья. Знал: по-прежнему зарятся на их с братом земли алчные киевские бояре.

Десница мало-помалу перестала болеть. Постепенно, медленно наливалась она силой. Наступила осень, золотом оделись раскинувшиеся вокруг Перемышля рощи. Ветер кружил по шляхам опавший лист. В высоком небе парили, устремляясь на юг, в неведомые земли перелётные птицы. Солнце светило уже не по-летнему ярко, но всё же пригревало, ласкало своими