общем, она не была ни умна, ни сентиментальна, ни остроумна и не имела никаких интересов. Поведение ее было безукоризненно и ее отношения со всеми прекрасны, но дружна она не была ни с кем. Впрочем, как сирота, без семейных советов оставленная жить в обществе, считавшемся поверхностным и фривольным, она должна была встречать сочувствие. И Папа, относившийся по-отечески тепло к молодым людям, жалел ее от всей души. Но, однако, он и минуты не колебался поступить так, как считал правильным. Он поговорил с нею и сказал ей в простых словах, что не только два сердца, но будущность целого государства поставлена на карту. Чтобы укрепить ее решение и подбодрить ее, он говорил о достоинстве отказа и жертвенности, и слова его должны были так подействовать на нее, что она поняла и благодарила его в слезах».

Далее Ольга Николаевна вспоминает, как осенью 1840 г. Мария приехала в Россию: «3 сентября под проливным дождем прибыли с Мари в Царское Село (в народном толковании это значит: богатая жизнь); 8 сентября был въезд в Петербург в сияющий солнечный день. Мама, Мари, Адини (великая княжна Александра Николаевна, дочь Николая. — Е. П.) и я ехали в золотой карете с восемью зеркальными стеклами, все в русских платьях, мы, сестры, в розовом с серебром. От Чесменской богадельни до Зимнего дворца стояли войска, начиная с инвалидов и кончая кадетами у Александровской колонны. На ступеньках лестницы, ведущей из Большого двора во дворец, стояли по обеим сторонам дворцовые гренадеры. Мы вышли на балкон, чтобы народ мог видеть невесту, затем были церковные службы в храме, молебен и, наконец, большой прием при Дворе. Все городские дамы и их мужья, как и купцы с женами, имели право быть представленными невесте. Все залы были поэтому переполнены».

Она рассказывает далее, что принцессу поселили в Зимнем дворце рядом с дочерьми Николая, отделав для нее покои «красивые и уютные». Для летнего проживания великого князя и его будущей жены в Петергофе рядом с Александрией архитектор А.И. Штакеншнейдер строит Фермерский дворец, вокруг него разбивают прекрасный сад.

Русскому языку и закону Божьему Марию обучала гувернантка Ольги Анна Алексеевна Окулова, «которая сумела не только передать своей ученице прекрасное произношение, но вместе с любовью к языку внушить ей и любовь к народу, которому она теперь принадлежала. Потом говорили, что после императрицы Елизаветы Алексеевны ни одна немецкая принцесса не владела так хорошо нашим языком и не знала так нашу литературу, как знала Мари», — «хвастается» Ольга Николаевна.

О чем же думала и что же чувствовала сама принцесса? Анна Тютчева, ставшая позже ее фрейлиной, передает ее рассказ: «Она мне рассказывала, что скромная и в высшей степени сдержанная, она вначале испытывала только ужас перед той блестящей судьбой, которая столь неожиданно открывалась перед ней. Выросшая в уединении и даже в некотором небрежении в маленьком замке Югендгейм, где ей даже редко приходилось видеть отца, она была более испугана, чем ослеплена, когда внезапно была перенесена ко Двору, самому пышному, самому блестящему и самому светскому из всех европейских дворов, и в семью, все члены которой старались наперерыв друг перед другом оказать самый горячий прием молодой иностранке, предназначенной занять среди них такое высокое положение. Она мне говорила, что много раз после долгих усилий преодолеть застенчивость и смущение она ночью в уединении своей спальни предавалась слезам и долго сдерживаемым рыданиям. Затем, чтобы устранить следы своих слез, она открывала форточку и выставляла свои покрасневшие глаза на холодный воздух зимней ночи. Вследствие такой неосторожности у нее на лице появилась сыпь, от которой чуть не навсегда пострадала изумительная белизна ее цвета лица. Эта болезнь, затянувшаяся довольно долго, заставила ее безвыходно просидеть в своей комнате в течение нескольких недель и дала ей возможность постепенно освоиться с членами своей новой семьи и особенно привязаться к своему царственному жениху, который не только не отдалился от молодой невесты вследствие болезни, одно время угрожавшей ей потерей красоты, но, наоборот, удвоил свои заботы и проявления нежной внимательности и этим привязал к себе ее сердце, еще слишком юное, чтобы испытывать более страстные чувства».

Мария Александровна

5 декабря в церкви Зимнего дворца состоялся торжественный обряд перехода принцессы в православие. «С необычайной серьезностью, как все, что она делала, она готовилась к этому дню, — рассказывает Ольга. — Она не только приняла внешнюю форму веры, но старалась вникнуть в правоту этой веры и постигнуть смысл слов, которые она читала всенародно перед дверьми церкви, в лоно которой должна была вступить. Первые слова “Верую” она произнесла робко и тихо, но по мере того как она дальше произносила слова молитвы, ее голос креп и звучал увереннее. Во время Таинства подле нее стояла ее восприемница мать Мария, игуменья Бородинской обители, высокая, аскетичная, вся в черном, подле нее особенно трогательной казалась Мари, в белом одеянии, в локонах вокруг головы, украшенная только крестильным крестом на розовой ленте, который надел на нее Митрополит после того, как лоб девушки был помазан миром. После Причастия лицо Марии светилось радостью. Во время молебна ее имя было впервые помянуто как имя православной».

На следующей день, 6 декабря, состоялось обручение цесаревича с великой княжной Марией Александровной, венчание Марии и Александра — 16 (28) апреля 1841 г. в Соборной церкви Зимнего дворца.

Великая княжна Ольга Николаевна отмечает, что все при Дворе скоро полюбили молодую великую княгиню. «Ум, спокойная уверенность и скромность в том высоком положении, которое выпало на ее долю, вызвали всеобщее поклонение, — пишет она. — Папа с радостью следил за проявлением силы этого молодого характера и восхищался способностью Мари владеть собой. Это, по его мнению, уравновешивало недостаток энергии в Саше, что его постоянно заботило. В самом деле, Мари оправдала все надежды, которые возлагал на нее Папа, главным образом потому, что никогда не уклонялась ни от каких трудностей и свои личные интересы ставила после интересов страны».

А страна подошла к очередному кризису.

Худой мир

Еще в 1852 г. православная Россия вступила с католической Францией в спор за право покровительства Святым местам в Палестине. Два императора, Николай и Наполеон III, боролись за мировой престиж. Турция склонялась к тому, чтобы поддержать Францию в этом споре, что совершенно естественно — Франция не мечтала о возвращении православного креста на Святую Софию, Константинополь, в отличие от Иерусалима, не был для нее сакральным местом. Не случайно в 1204 г. крестоносцы,