достойным занятием свободного человека является интеллектуальный труд ради собственного удовольствия, Аристотель дает стройную и завершенную картину мироздания, отвечающую строгим эстетическим и логическим требованиям. Результат оказался грандиозным, привлекательным и обманчиво наукообразным. У него имелся, пожалуй, лишь один серьезный недостаток — он был неверен. Древнегреческое общество знало лишь примитивную технику и почти не зависело от нее, а всеми необходимыми вещами — как то строительство кораблей или сооружение зданий — занимались ремесленники, которые обычно имели низкий социальный статус, не писали и не читали философских книг. Законы перипатетической механики не получали проверки практикой, а их критика если и имела место, то носила такой же спекулятивный характер.

Возникновение крупных монархий и перенос центра античной культуры из Эллады на Восток и африканское побережье, изменили характер греческой механики — она превращается в математически точную науку, стремящуюся вывести все свои положения из нескольких самых простых тезисов, которые хоть и перенимаются из практики, но формулируются как полностью отвлеченные геометрические аксиомы. У Архимеда эта евклидова строгость достигает своего апогея, превзойти который человечество не сможет еще две тысячи лет. В XVI веке, когда создавалась современная наука, на этот формализм смотрели с благоговением, и он давал невероятные результаты, однако в эпоху эллинизма все изощренные построения Архимеда не имели практического значения. Да, и он, и многие другие александрийские ученые занимались созданием сложных механизмов, которые могли даже иметь не только развлекательное, но и вполне реальное практическое применение, однако именно этот технический опыт и служил источником для новых теоретических изысканий, но сами они почти не использовались для воздействия на природу и практику. Более того, трудно говорить даже о новых теоретических результатах, поскольку отточенный метод геометрических доказательств использовался в основном для безупречного обоснования уже готовых решений, полученных иными не столь совершенными средствами. Новые идеи черпались из техники, но обратно в нее не возвращались, и она развивалась как бы сама собой, методом проб и ошибок, а также за счет смекалки и гениальности отдельных мастеров.

Эллинистическая механика все еще базировалась на фундаменте Аристотеля, но ее формальные методы оказались столь совершенными, что могли бы дать действительно богатые плоды, если бы оказались созданы в иных исторических условиях. В реальности же античная наука выродилась в безукоризненно точную систему геометрических спекуляций, стремящихся дать этому миру не только философское, но и математическое описание. Это проявляется еще и в том, что в основе механики Аристотеля, как и почти всей древнегреческой мысли, лежит понятие движения, объясняющее и космические, и физические, и социальные процессы, тогда как учение Архимеда и почти всех александрийцев в основном статично.

Для античного мировоззрения было совершенно естественным полагать, будто бы наука должна оставаться «чистой», но все же греческая мысль остро нуждалась в жесткой проверке практикой, которая дала бы, наконец, надежные критерии истины. Увы, но это могло стать нормой лишь при иных более прогрессивных социальных отношениях, когда занимающийся наукой человек одновременно видит свою выгоду и престиж не только лишь в объяснении мира, но и в способности управлять им. Пришедший на смену эллинизму римский мир оказался не таков. Будучи еще более жестокими рабовладельцами, чем греки, римляне одновременно с этим полагались на дороги, мосты, краны, прессы, водяные колеса, корабли и стенобитные орудия. А вот изящная греческая ученость оказалась малополезна для прагматичных римлян: они неумело пытались приспособить ее к своей технике, но делали это скорее из восхищения древними, чем из какой-то реальной необходимости. На самом деле такой необходимости не могло возникнуть, ведь лишь немногие из филигранных эллинских шедевров могли действительно принести какую-то ощутимую пользу. В целом же античная механика требовала полной фундаментальной переработки, которая не могла быть осуществлена римлянами. Витрувий компетентен и по-хозяйски точен, но приземлен, Герон по-настоящему разбирается лишь в своих машинах, а Папп хоть и способен понять Евклида с Архимедом и даже добавить к их наследию крупицу своего творчества, но совершенно лишен физического чутья и бессильно повторяет ошибочные тезисы псевдо-Аристотеля.

Лишь перенос разработанных эллинами методов и результатов на иную историческую почву позволил в результате создать классическую механику. До этого момента, однако, оставалось еще много веков.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. УГОЛ ЗРЕНИЯ

Теории греков о зрении и свете

Существовала, впрочем, одна научная область, изучение которой шло непрерывно на протяжении как эллинистического, так и римского периода античности. Речь идет об оптике, которая с одной стороны имела определенное практическое значение, а с другой — идеально подходила для исследования средствами греческой математики. Собственно, до Нового времени никакой иной оптики, корме геометрической, человечество не знало.

Первыми известными нам сочинениями по данному вопросу являются «Оптика» и «Катоприка» Евклида. На самом деле авторство второго трактата вызывает сомнения, но его текст в любом случае не сохранился. В полном соответствии с правилами классической греческой науки, обе книги начинаются с «самоочевидных» постулатов, за которым следуют постепенно усложняющиеся теоремы, доказательства которых строятся с опорой на чертежи. Фактически в «Оптике» излагается теория перспективы, а в «Катоптрике» рассказывается о зеркальных отражениях. Высокий уровень этих произведений дает основания предполагать, что они, как и «Начала», создавались на основе каких-то иных более ранних работ, посвященных тому, как человеческий глаз воспринимает предметы.

Здесь необходимо сразу же сказать, что начиная с Эмпедокла, у эллинов стала популярной следующая концепция, объясняющая сам феномен зрения. Якобы, внутри глаза содержится огонь, который может вылетать через крошечные отверстия в зрачке и двигаться строго прямолинейно сквозь поры воздуха или воды. Встретив на своем пути твердую непрозрачную преграду, такой огонь отражается от нее и возвращается обратно в глаз человека. Таким образом, получается, что из глаз входят некие зрительные лучи, которые будто бы ощупывают окружающий мир. Данное учение сразу же вызвало немало возражений, но, тем не менее, осталось довольно популярным, поскольку позволяло применить к оптике методы геометрии.

Сам факт возможности глубокого геометрического анализа физических явлений должен говорить в пользу того, что принятая теория не являлось для своего времени беспомощной или нелепой. Греки почти ничего не знали об устройстве глаза, равно как не умели получать действительных изображений с помощью оптических устройств, поэтому толкование зрения по аналогии с осязанием казалось вполне разумным. Тем более что гипотеза об исходящих из глаза лучах позволила построить сложную теоретическую систему, дающую верные количественные выводы, а это, как мы уже знаем, само по себе было огромным достижением для спекулятивной и описательной (то есть качественной) античной науки.

Впрочем, постоянно возникали и другие, не получавшие широкого распространения толкования природы зрения.