— Да она радоваться должна! Боярыней стала бы! Из холопок…

— Она и так княжна…

— Ага, княжна со скотного двора, — сказал, как в душу плюнул. Я-то ведаю, что княжества моего всего удел — наш двор, где и вправду скот обретается. Но иной скот душевней человеков будет. Небось, Пеструха меня никогда зазря не забижала…

— Что ж… передай своей матушке, — очень-очень ласково произнес Арей, — что идея, конечно, своеобразная весьма, да только невеста эта просватана. А коль вздумается ей на браке вашем настаивать, то говорить я иначе стану.

И для пущей убедительности, надо полагать, ладонь раскрыл. А с той ладони столп пламени выпустил. Оный столп до самого потолку поднялся, рассыпался искрами белыми.

Добромысл только охнул.

Арей же огонь убрал.

— Сейчас я тебя отпущу. Советую… скажем так, о нашем разговоре не забывай, не нужно, но коль станут спрашивать, то прошел он у нас в теплой и дружеской обстановке. Ты же не хочешь лишних проблем? Нет? Вот и я не хочу.

И поясок лишь тронул, как тот распустился.

— Ты все равно за это заплатишь, полукровка.

Поднялся он на четвереньки, и рубаха нехорошо задралась, обнажая изъязвленные ноги.

— Всем нам когда-нибудь да придется платить по счетам, — миролюбиво заметил Арей. — Иди уже… женишок.

Поднялися мы на самое зорьке, да и где ж ты наспишь, когда туточки этакое непотребство едва ль не случилося? И хотя ж мягкими были перины Добронравы Любятичны, да чудилося мне, что в мягкость этую будто бы крошек кто сыпанул, аль плевела отмолоченного, как оно разлучницам на селе делають. Помнится, опосля первое ночи Зданешка, которая молодшенькая, за муж за Станюкова выскочившая, да не просто выскочившая, а отбившая его у Любавки — с ею-то почти и сговорилися, — вся красная была, расчесанная. После неделю скреблася.

Наши-то только посмеивались.

Кто и как пробрался в сараю, где молодым стелили, того неведомо… а может, и свекровушка поспособствовала, ей, говорили, зело не по нраву новая невестка пришлася. С Любавкиною ж матушкой оне — лучшими подругами были…

Ну, так я ж не о том.

Вот мыслилося, только упаду, как глазыньки сами склеются, усну сном беспробудным. А упала, так они не склеилися, и сна того ни в левом, ни в правом немашечки. Ворочаюся с боку на бок, ерзаю… и тут мне свербит, и там чешется.

Арей же внове лег спокойненько, в шкуру свою, то есть не свою, а медвежью завернулся.

Сопит.

— Злишься на меня? — шепотом спросила я.

— За что?

— За то, что Кирею слово дала…

Он вздохнул и перевернулся, знать, тоже неудобственно. Ну так я его не звамши была, сам пришел, сам лег… и не уйдет ведь, как ни проси.

А я и не хочу, чтоб уходил.

Оттого и уши горять, да впотьмах не видно.

— Нет, — Арей ответил шепотом. — Мне не следовало втягивать тебя в свои проблемы.

Так ить не втягивал, сама я втянулася. Лежу, перстенек трогаю. А ить хорошо сидит.

— И как выяснилось, оно к лучшему. — Арей все ж таки сел. — Надеюсь, теперь они тебя тронуть не посмеют.

— Надеешься?

Он только кивнул.

А я… я вдруг припомнила, что сказывали о Добронраве Любятичне, что будто была она норову крутого, и коль полагала чего своим, то в жизни не упустила б.

— Не волнуйся, Зослава, — тихо произнес Арей. — Я не позволю причинить тебе вред…

И как-то и вправду на душе спокойней сделалось.

— Одного не пойму… Кирей тебе родовое кольцо отдал. Почему оно не предупредило? Оно ведь не только яды знает… а тут промолчало, будто глушил кто. И это мне не нравится. Надеюсь, ты не будешь против, если мы уедем завтра?

— В Барсуки?

— Для начала в Барсуки… а там и в Акадэмию.

В Барсуки-то ладне, но я ж еще погостевать хотела. Но в Акадэмию… только-только приехали, а тут ужо обратно. И с чего? Из-за блажи боярское? Так этакою манерою меня вовсе без хаты оставить могут!

— В Акадэмии безопасней. — Арей говорил мягко, что с дитем малым. — Зослава, подумай сама… как-то это… не вяжется. Я читал книги по обрядам, много книг… и по истории. По эволюции… да неважно, главное, ни в одной не нашел такого обряда, через который жена супруга излечивает. Здоровье, уж извини, половым путем не передается.

Это он верно говорил.

И разумом-то я понимаю правоту евоную, да вот…

— А если хочешь, возьми с собой бабку. И Станька пусть съездит. В столице на зимние дни ярмарка открывается огромная… Кирей дом снимет.

— С чего бы ему?

Он-то ласков не в меру, да только ласке этой веры не видать.

— Ну, — хмыкнул Арей, — коль назвался женихом, пусть отрабатывает. Нечего знакомства с родственниками избегать… спи давай. Чую, нелегкий завтра будет день.

И ночь не лучше.

Завтрашняя-то, самая долгая в году, не для спанья.

Для молитвы.

Для размышлениев благочестивых. Для веселья. Для бесед с духами и гаданиев девичьих, прошлым-то разом, помню, мы в старостихиной бане так угадалися под малиновую настойку, что по три разу замужними побывали, и за купцами, и за боярами…

…за царевича вот и то угораздило. Пущай и не замужняя, зато просватанная.

Тьфу…

А бабке-то столица глянулась бы. Она-то, небось, сколько лет никуда дальше Мулявской ярмарки не выглядывала. Конечно, отнекиваться станет, что за скотиною пригляд нужон, за домом, и люд опять же по зимнему времени имеет обыкновение болеть.

Ну так не одна она в округе знахарка, найдутся иные, послабже, но все ж…

За Пеструхою дядька Панас глянул бы. И за хатою… свои ж люди… а там на седмицу-другую…

— Арей, бабку я лесами не повезу, — сказала я, на перинах ворочаясь.

— И не надо… не думаю, что будут ждать скорого возвращения. Людными местами нам удобней будет. Найдем обоз… в столицу сейчас многие едут, хотя большею частью приехали уже, но всегда опоздавшие есть.

И вновь непонятно, отчего сюды, так по лесам и буеракам, а назад — трактом да с обозом.

Хитрое это дело, воинская наука.

…И подумалося, что на ярмарке той Станьке платьев справим, аль тканей возьмем, того ж шелку азарского… будет у ней рубаха — всем на зависть.

С тою мыслею и задремала.

А уже в дреме и поняла, где видела я этакую картинку… чтоб пухлая белая кожа, будто одревесневшая, и трещина, и вишенкою в трещине этой — язва.