— Зачем? — остолбенела Маша и вдруг потрясенно поняла невероятное Дашино намерение. — Ты хочешь воскресить Илью?! О боже! Нет!

— Да! — отчаянно сказала Чуб. — Я задницей чувствую — все получится! Раз уж мы в прошлое вошли… Доверься мне! Да и что нам еще остается?! Тут либо пан, либо пропал! — Даша остервенело схватилась за метлу с двумя седлами.

И Маше не оставалось ничего, кроме как довериться Дашиной заднице.

* * *

Проезжая парадный вход Свято-Печерской лавры, на воротах которого еще сегодня утром нашли мертвого Николая Петровича, Маша испытала мгновенный приступ тупой боли.

Ворота исчезли за поворотом, но в поджелудочной остался неприятный, несформулированный осадок — ощущение какой-то затаенной неправильности происходящего, рожденной, впрочем, вполне возможно, неистребимой горечью разжеванного и кое-как проглоченного кочерыжника, потребляя который Маша чувствовала себя полной идиоткой.

Мопед притормозил у ворот в ближние пещеры. Наездницы спешились. Даша поспешно, Маша раздражающе медленно.

— Где Илья лежит? — деловито вопросила Чуб, опираясь на метлу. — Ты знаешь?

— Нельзя идти в Лавру с метлой, — глядя на нее исподлобья, ответила Маша.

— А что, я ее здесь брошу? Сопрут же!

— Нельзя. Это Лавра!

И в ту же секунду несформулированная и горькая неправильность стала осознанной и оттого еще более неприятной.

Нельзя прибивать людей на Святую Браму! Нельзя идти с ведьмацкой метлой на Святую землю! Нельзя воскрешать колдовскими заклятиями мощи преподобного…

Нельзя — и все!

Плохо. Пусть даже погибнет Город!

— Идем! Не тормози.

Не дожидаясь ее, Даша зашагала в сторону ворот бодрой пружинистой походкой.

«Мама, что мне делать? Что мне делать, мама? — невменяемо прошептала про себя Маша. — Скажите…»

Она инстинктивно отпрыгнула в сторону, закричав.

Поравнявшись с белыми воротами, Чуб вдруг отшатнулась назад, точно ошпаренная кипятком, с криком хватаясь за лоб обеими руками.

Метла со стуком упала на асфальт.

Даша выла, наклонив голову:

— Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы!

— Что? Что? — бросилась к ней напарница, пытаясь заглянуть той в лицо.

— Жжет! Обожгло… — промычала та, болезненно картавя. Она слегка раздвинула ладони, и в образовавшейся щели Маша увидела красно-розовую полоску ее лба.

Лоб был обожжен! Обварен!

Отмечен каленым клеймом: ВЕДЬМА!

«Нет!»

Страшась поверить, Маша истерично посмотрела на убегающую вниз дорогу в пещеры, доступную и открытую всем желающим, пытаясь разглядеть там невидимую и непреодолимую преграду, поставленную для них одних.

Помедлив, она двинулась туда, выставив руку и с испуганным указательным пальцем.

— Стой! — горько гаркнула Чуб. — Не надо! Третье правило дедушки помнишь? У моего дедушки, в книжке? Ведьма не может войти в церковь!

— Но мы не ведьмы, мы — Киевицы… — потерянно пробубнила Ковалева.

— Нет, Маша, ведьмы, — жалобно проскулила Даша, по-прежнему упираясь в ладони лбом. — Все. Нам туда путь заказан.

— «Мой Город — не подарок вам, а проклятье! Вы умрете прежде, чем рябая станет любой, а боль сгорит в огне, ибо ваше спасение лежит там, куда вам нет возврата…» — вспомнила Маша слово в слово.

И неприятный осадок поднялся и затопил нутро по самую грудь.

Они были — плохими. Плохими и все, чего бы они там себе ни придумывали! И быть плохими было очень неприятно…

— «Ибо тот, кто стоит между тьмой и светом, не может принадлежать ни свету, ни тьме», — окончила Ковалева.

— М-да, — подвела печальный итог Чуб. Она неуверенно отпустила свой лоб и даже попыталась его нахмурить, но тут же болезненно ойкнула: — Больно! Что у меня там?

— Весь покраснел. — Маша сняла рюкзак и, подпирая его коленом, выудила из рюкзачных недр маленькое зеркальце.

Чуб мрачно оглядела свое опаленное чело, чувствуя себя не столько прокаженной, сколько подломленной неопровержимым крахом своего прекрасного плана. Поскольку была из тех, кто, умирая, думает вовсе не о своих страшных грехах, а лишь о том, как бы извернуться и не умереть.

— А ты говорила, все получится, — зачем-то, видимо от безысходности, упрекнула ее Маша.

Студентка порывисто вырвала из кармана заготовленную шпаргалку с заклятьем и отчаянно скомкала ее в кулаке, ища затравленными глазами урну.

— Знаешь, я часто путаю предчувствия своей задницы с жаждой приключений на свою задницу, — покаянно признала Землепотрясная. — А кроме того, моя задница — неисправимая оптимистка. Так здорово все придумалось… Вот Муромец, вот заклятье. Все совпало! — Она аккуратно потрогала голову, пострадавшую вследствие неоправданного оптимизма противоположной части тела, и резко, нетерпеливо махнула рукой, прерывая саму себя. — Стой, стой, стой! — вцепившись в Машин кулак, Чуб принялась нервно выковыривать из него наказанную шпору. — Посмотри, там было еще что-то? Про «зрительный образ». Можно воскресить человека по зрительному образу! То есть по фотографии!

— Только Илья Муромец забыл сняться на «Кодак»… — скорбно скривилась Ковалева.

— Картина, ты не понимаешь, картина! — закричала Чуб, разом забывая про красную и болезненную печать проказы на лбу. — Вот почему ее пытались уничтожить! По ней можно воскресить богатырей! Это же не сказки! Три богатыря были на самом деле!

— Существует версия, что были, — обтекаемо согласилась с ней Маша.

— Плевать мне на ваши версии! Так сказал Васнецов! А ему я верю. Он, сто процентов, ходил в Лавру к своему Илье! Он писал его по-настоящему! Как Богоматерь! Все, я сейчас же везу тебя в музей…

— А ты? — растерялась Ковалева.

— А я — в Кирилловскую!

— Зачем?

— Затем что обряд шел именно там! Там стоит алтарь, у которого его вызвали. Там он жил, согласно легенде. И, сто процентов, возвращать свою власть Ян придет именно туда!

— Но Ян — не Ян, — заморгала глазами Маша.

— Но и не змей-горыныч — нормальный человек! То есть не человек, но нормальный…

— Ты ранена!

— Я, конечно, девочка ранимая, но только если ронять меня головой об пол! Все остальное я как-нибудь переживу…

— Если ты пойдешь туда одна, то погибнешь. Пророчество сбудется!

— Ну и что? — приняла национальную позу руки в боки Чуб. — Оно так и так сбудется, че уж теперь? Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей. А так просто я умирать не собираюсь. Думаешь, я его боюсь?! Да ни капли!

— Я — боюсь! — заорала Маша. — Я не смогу одна! Не бросай меня! Почему мы не можем пойти в музей вместе…