Однако невозможно было заглядывать так далеко в будущее. Дебаты по поводу присоединения к Европе, разумеется, еще не были закончены в Британии. Утверждение Королевы о том, что она «счастлива», а также ее заявление о «вере» в некое «будущее Европы» было бы несколько преждевременным, так как не нашло бы понимания в парламенте, которому еще предстояло преодолеть резкое расхождение во мнениях по этому вопросу. Старшие по рангу дипломаты Министерства иностранных дел начали предлагать свои поправки к проекту речи от Соумса, а К. М. Джеймс из Западноевропейского отдела подчеркнул раздел о соединении судеб народов «навсегда и бесповоротно». «Слишком сильное заявление, ведь парламент еще не пришел к согласию, – пометил он на полях. – Слишком часто выводит Королеву на политическую арену».

Следующий проект речи от FCO тем не менее включил громогласное одобрение европейской интеграции. Ее называли «партнерством, единогласно выражающим свое мнение о великих делах и объединяющим гений многих».

Как только этот текст дошел до Букингемского дворца в апреле 1972 года, как Личный секретарь Королевы Мартин Чартерис начал его переделывать. Он беспощадно избавился от всех заявлений, который могли бы прозвучать высокомерно и враждебно по отношению к аудитории Содружества. Среди таких формулировок была и фраза «Европа – с ее преобладающей долей в мировой торговле, с ее уникально сложным устройством».

Из текста будущей речи были вычеркнуты любые высказывания, на основании которых можно было бы предположить, что сама Королева разделяет увлечение европейским проектом своих высокопоставленных дипломатов и премьер-министра. Министерство желало, чтобы она сказала: «Мне доставляет большое удовлетворение мысль об умножении связей между нашими двумя странами». Одним росчерком рассудительный Чартерис свел это к следующей формулировке: «Связи между нашими двумя странами умножаются с каждым днем». Таким образом, личное восприятие ловко превратилось в простой факт. 28 апреля Чартерис отправил своей проект речи обратно в Министерство иностранных дел, сопроводив его письмом, в котором ясно давал понять, что нельзя исключить и дальнейшее редактирование речи Королевой. «Королева, конечно, может внести значительные изменения в текст». Пора было покончить с общепризнанным мнением о том, что Королева готова зачитать вслух даже телефонный справочник, если премьер-министр вложит его ей в руки. В данном случае самый высокопоставленный из ее представителей заявил, что она без колебаний готова внести «значительные» изменения в формулировки своего правительства. Так и произошло.

4 мая Чартерис прислал в Министерство переработанный самой Королевой проект речи. Как позже заметил Соумс в своей депеше, Королева невероятно тщательно подобрала слова. Исчезло упоминание об «общем начинании, в котором не будет доминировать ни одно правительство отдельно взятой страны». Исчезло «партнерство, единогласно выражающее свое мнение о великих делах и объединяющее гений многих». Что еще важнее, теперь в речи не было никакого упоминания о «поворотном моменте истории».

В заключительном разделе речи можно заметить еще один пример редактирования рукой Королевы. В более ранних проектах была фраза: «Я рада, что наши две страны обрели это общее ощущение цели». Вместо этого Королева предложила такую формулировку: «Я надеюсь, что наши страны обретут общее ощущение цели». Иными словами, пока они еще не обрели его, и Королева была этому совсем не рада.

Если чиновники Министерства иностранных дел и были недовольны такой разбавленной версией составленного ими панегирика Европе, министр иностранных дел не планировал раскачивать лодку. Сэр Алек Дуглас-Хьюм заявил, что вполне доволен. «Еще одна великолепная речь, – пометил он на своей копии проекта речи за несколько дней до начала визита. Его единственный вопрос касался другой речи, которую Королеве предстояло произнести на второй день своего турне перед городским советом Парижа в городской ратуше. В этой речи была строчка: «Большая часть судеб Европы течет в Лондоне и Париже, подобно их рекам». «Очень хорошо, – вежливо прокомментировал сэр Алек. – Но точно ли судьба течет, подобно реке? Не могу с уверенностью утверждать!»

Отреставрированный Версальский дворец редко выглядел так блестяще со времен Марии-Антуанетты. Когда визит был закончен, сэр Кристофер Соумс написал министру иностранных дел: «Версаль в тот вечер казался восстановленным именно для тех целей, ради которых он был построен, он был сбывшейся мечтой об исчезнувшем королевском великолепии». Президент Помпиду распорядился показать гостям балет – укороченную версию призрачной «Жизели», – а затем провел Королеву через Галерею Котелля в зал, где был накрыт обед на 150 персон за столом, освещенным 480 канделябрами.

Однако оставалось еще немало лет до того, как этикет позволит произносить речи до начала банкета. В 1972 году этикет по-прежнему предписывал проявлять красноречие только после обеда. Королеве и президенту Помпиду подали фуа-гра из Перигора[234] (и Chateau d’Yquem 1949 года), пирог с омарами, баранью ножку из Сен-Флорантена[235] и клубничный пирог с глазурью, и лишь затем можно было начинать важные выступления. Если можно утверждать, что присоединение Великобритании к Европейскому Союзу было в некий момент короновано, вероятно, это состоялось именно в тот вечер. Благодаря незабвенным урокам Тони де Беллэйг (и, возможно, небольшой помощи лингафонных записей), общение весь вечер велось почти исключительно на французском.

Президент Помпиду в начале своей речи заверил Королеву в «единодушной дружбе и уважении» со стороны народа Франции – чувствах, основанных на «глубокой симпатии к человеку, который несет бремя Короны с такой грацией и достоинством».

Назвав Британию и Францию «двумя старейшими нациями Европы» (заявление, после которого многие страны могли бы обоснованно оспорить), он вспоминал о временах, когда две эти страны были «на ножах и в то же время испытывали страстное притяжение друг к другу». Сотрудники комитета Министерства иностранных дел по составлению речей так нервничали из-за возможных упоминаний о генерале де Голле, что даже порекомендовали Королеве вообще не произносить его имени, если только президент Помпиду не сделает это первым. Кристофер Эварт-Биггс, бывший тогда советником британского посольства[236], предупредил, что это было бы «бестактно». Однако президент Помпиду не собирался воздерживаться от упоминаний своего предшественника.