Хозяином сидел Нусинов в своей землянке, он здесь устанавливал порядок и правила, и всё же воля комиссара, столкнувшись с волей Гольдинова, не то чтобы сломалась, но заискрив, уступила. Говорить больше было не о чем.

— Собирайтесь, ребе, — сказал Илья. — У хозяев свои дела, мы у них даром время отнимаем. Нужно идти.

— Я хочу остаться, — неожиданно твердо ответил реб Нахум. — Если Абрам Ильич палкой меня не выгонит, я останусь с ним.

Илья растерялся. Он уже решил доставить старика в Кожанку, к родителям Феликсы, привык к этому решению, как к единственно возможному, и отказ реба идти с ним дальше в первую минуту рассердил Илью и обидел. Растерялся и Нусинов. Да, он хотел, чтобы отряд рос, но зачем ему старый реб? Нусинов ждал молодых крестьянских парней, старик ему только мешал. С другой стороны, в решении реба Нахума можно было разглядеть моральную поддержку позиции комиссара, и это решило дело. Нусинов не стал возражать.

— Оставайтесь, ребе. Место найдётся.

Илья коротко и сухо простился со всеми, быстро зашнуровал ставший почти пустым рюкзак, и вышел из землянки. Реб Нахум хотел что-то сказать ему перед расставанием, но Илья сделал вид, что не понял старика, однако, отойдя от землянки на несколько шагов, всё же остановился. Нет, реб Нахум не появился.

В ту минуту, когда Илья окончательно понял, что дальше идёт один, чувство невероятного, ни с чем не сравнимого облегчения окатило его тёплой волной. Да, это было правильное решение, и реб сделал выбор, думая не так о себе, как об Илье, теперь это было очевидно. Без него Илья намного быстрее будет в Кожанке, а там и до Киева недалеко.

Ждать не имело смысла. Илья шел, радуясь ещё и тому, что избавит от смертельного риска семью Феликсы. Он шагал быстро, навёрстывая потерянное время, чтобы к вечеру всё же дойти до Москаленковского леса, но продолжал думать о Нусинове, о старом ребе, о странном лесном существовании остатков партизанского полка и, пройдя с полкилометра, вдруг рассмеялся. Привалившись плечом к стволу сосны, Илья хохотал и не мог остановиться. Два комиссара в одном партизанском отряде, это слишком много, но два реба — ровно столько, сколько нужно для настоящего, яростного спора. Реб Нахум ни за что молчать не станет. Теперь Нусинова ждут вечные споры, и ему будет чем занять свободное время, которого у комиссара, кажется, слишком много.

Первая военная зима, долгая и лютая, не отступала весь март. Только в апреле, под дождями, южные склоны холмов пошли чёрными пятнами проталин. Отяжелевший, пропитанный талой водой, снег в низинах отсвечивал грязно-лиловым. От него совсем ещё по-зимнему тянуло холодом, но первая зелень травы уже пробивалась. Жёлтыми клювами ворошили старую листву дрозды, рыли размокшую землю, выискивали добычу, а ближе к сумеркам в перелесках, словно подгоняя запаздывающую весну, звучали их меланхоличные флейты.

Дороги разом поплыли, в колеях по просёлкам встала вода. Прикрытые снежной коркой, зашумели по ярам ручьи, и всё пространство от Днепра до Каменки, которое должен был теперь пересечь Илья, чтобы попасть в Кожанку, превратилось в едва проходимое болото. Без документов Илья не мог появляться на шоссейных дорогах, и это тоже осложняло его путь. Одно лишь преимущество оставалось за ним — на правом берегу Днепра сохранились старые леса, и этим он должен был воспользоваться.

Дорогу на Москаленки Илья хорошо помнил с лета прошлого года, тогда он прошел по ней трижды, теперь же едва узнавал посеревшие, потекшие талой водой холмистые пейзажи. Но и такой, размокшей и раскисшей под низкими тучами, навалившимися на неё сырой тяжестью, эта земля была прекрасна, она пахла свежестью и близкой весной, — жизнью.

За Москаленками Илье пришлось сделать большой крюк, чтобы обойти с запада Богуслав, Таращу и Белую Церковь. Он старался проходить сёла быстро, не задерживаясь, в города не заходил. Если бы не встреча с ребом Нахумом, Илья пошёл бы в Киев по маршруту, проложенному Тимошенко, так было бы короче, но и опаснее. Теперь же Илья расплачивался за своё решение временем, а времени у него не оставалось: срок выполнения задания истекал.

Илья спешил, рискуя там, где не должен был рисковать. Срезая вольные петли просёлков, он переходил запруды и озёра по истончившемуся апрельскому льду. В дороге ему везло, но и силы, и удача однажды заканчиваются. В двух днях пути от Кожанки Илья переходил очередной безымянный ерик. От неосторожного удара каблуком ноздреватый лёд вдруг пошёл мелкими трещинами, тут же словно рассыпался под ногами на осколки не больше ладони, и Илья по плечи провалился в воду. Телогрейка мгновенно налилась ледяной тяжестью, неподъёмные, полные воды сапоги увязли в илистом дне, не позволяя сделать и шагу. Илья едва сумел выбраться на берег протоки; он не знал, где высушить одежду, и у него не было времени искать хозяев, готовых пустить в дом незнакомца, затопить для него печь.

Следующие сутки — день и ночь он шёл, а чаще бежал, уже не тратя время на привалы. Ночью заморозки прихватили промокшую одежду льдом. Илья не мог позволить себе замёрзнуть или заболеть, он шёл, не останавливаясь, но когда под утро дошел до Кожанки, его бил озноб, тупая боль сдавливала грудь и, казалось, сводила судорогой спину. Он постучал в окно знакомой хаты, но ответить, кто стучит, не смог, захлебнувшись в приступе кровавого кашля.

2.

…Город стоял перед Ильей высокий и светлый, в зелени молодых деревьев, в сквозной синеве неба. Окна домов победно сияли солнцем. Илья угадывал, что это Киев, хотя таким свой город он никогда не видел, и не узнавал его. Всё изменилось здесь — улицы, здания, люди. Киев казался просторнее и выше, и он был чужим. Широкую площадь, которую Илья прежде не знал, заполняла спешащая толпа. Он чувствовал себя невозможно одиноким среди бодрых, устремлённых людей, которые не могли его видеть и не догадывались, что он тоже здесь, рядом с ними. Связанные за спиной руки давно онемели, а каждый шаг давался Илье так тяжело, что казалось — сил сделать следующий уже нет, и никогда не будет. Горло сдавливала верёвка, она не давала ему глотнуть воздуха, давила, замутняя взгляд густым, мерцающим туманом, наполняла пространство отвратительным звоном. Сквозь подступавшую толчками тьму Илья так напряжённо вглядывался в лица — весёлые, озабоченные, усталые, будто знал, что и в этом отчуждённом Киеве всё же должно мелькнуть хоть одно родное лицо. И всего за несколько ударов сердца до того, как чёрный мрак, беззвучный и непроглядный, затапливал город и