было доводить до войны. Газеты почитаешь — все грозные как бугай по весне, а как до дела, так своих людей им расстреливать надо, без этого победы не будет, да? Вот такие свои у нас. Ладно, с этим понятно, — Григорий Федосьевич внимательно посмотрел на Илью. — Теперь давай ещё раз про тебя поговорим. Может, нам и правда хату сменить, раз ты у нас теперь жить будешь? Я найду пустую где-то на отшибе, ближе к лесу, чтобы ты мог уходить и приходить, а то мы тут на виду совсем.

— Куда я буду уходить-приходить? — не понял Илья.

— Ну, к партизанам, или куда там, в лес… А лучше б ты у нас остался. Мы б тебя хорошо спрятали.

— Да какой лес, Григорий Федосьевич? — Илья догадывался, что тесть в его историю до конца не поверил и представил её как-то по-своему. — Мне в Киев надо срочно.

— Ты совсем сдурел, хлопец? — старик вскочил и изумлённо уставился на Илью. — Я же с тобой как с разумным человеком тут говорил, а ты что? Какой Киев? Ты точно из лесу вышел, будто вчера родился! Ты знаешь, что в Киеве творится?

— Всё я знаю, — Илья понять не мог, как вышло, что он сболтнул про Киев.

— А если знаешь, сейчас же, прямо здесь пообещай, что не пойдёшь туда. Это же могила для тебя, верная смерть!

— Отец, у меня задание. Совсем простое задание: прийти, забрать лекарства у одного доктора и уйти, — на ходу выдумывал Илья, чтобы успокоить старика. — На всё один день. Проскочу, как вареник по маслу.

— Вот дурак! Вот же ж, — не находил себе места тесть. — Другого послать не могли?!

— Больше некого было. А я город знаю.

— Ты знаешь, но и тебя знают!.. Здоровенный вырос, а мозгов, как у телёнка. И командиры твои дураки — такое придумали! Послушай меня, Илько, не ходи в Киев!

На рассвете Илья обнял Нину и Лизу.

— Ну хоть день ещё полежи, — уговаривала его Лиза. — Посмотри, как ты кашляешь.

— Спасибо, сестрички! Теперь знаю, у кого лечиться, когда заболею в следующий раз.

Стефания молча поцеловала наклонившегося к её кровати Илью и привычно трижды перекрестила.

— Держи свой сидор, — протянул ему мешок Григорий Федосьевич. Рюкзак, в котором путешествовал реб Нахум, Илья решил оставить. — Лизка тут собрала тебе.

Вдвоём они недолго постояли во дворе. Старик обнял Илью, хотел что-то сказать, но заставил себя промолчать. Огорчённо махнул рукой и тоже перекрестил на прощанье.

Выйдя на улицу, Илья вдруг ясно вспомнил, как после рождения дочки впервые приехал в Кожанку и как летним вечером под огромной луной шёл с Феликсой по селу.

…ун зог унзер калэ,

Ун зог унзер мамэн…

Ничего, он сюда ещё вернется после войны, с Феликсой и Тами. Весной тут грязь, летом — пыль, зимой — лёд. Всё идёт по кругу, уходит и возвращается. И они вернутся.

3.

Илья не знал, что его ждет в Киеве, да и никто не мог знать. Тимошенко сразу предупредил, что места ночёвки в городе и маршруты передвижения он должен выбрать сам. Это было неожиданно — совсем не так представлял себе Илья подготовку агента, — зато давало ему свободу. Он предложил квартиру Вани Туровцева на Тарасовской, хотя даже номера дома, в котором жил Ваня, не помнил. Туровцев не был самым близким другом Ильи, но другие воевали, а Ваня остался в Киеве. Номер дома не главное, лишь бы Туровцев был на месте, а этого, как и всего остального, знать не мог никто. Илья ничего не говорил Тимошенко, но подобрал в уме ещё два варианта на случай, когда не сможет встретиться с Ваней. Он не сомневался, если понадобится, если и эти два не сработают, он найдёт другие. Всё-таки Киев, родной город, Илья думал о нём легко и был уверен: Киев поможет.

Другое дело — доктор. Блондин, высокий, стройный, голубые глаза, нос длинный, прямой, утолщённый, волосы зачёсывает наверх, Илья дословно помнил описание Иванова. Оказался в окружении, попал в плен, в лагере лечил раненных. В Stalag 346 Илью тоже лечил военный врач, лечил и спас ему жизнь.

Если бы Иванов был военным врачом, то никого в Старобельске он бы не заинтересовал. Тысячи военврачей попали в плен, десятки смогли выйти, но Иванов работал в НКВД и нарком знал его лично. В этом всё дело, в его работе, в том, кого он знал, и кто знал его. У доктора в эвакуации семья — жена и двое детей, он же понимает, чем обернётся для них его работа на немцев. Тут Илья вспомнил ещё одну странность — жену Иванова звали Алли-Ипо. Впервые услышав это имя, Илья переспросил Тимошенко, но тот пожал плечами: так записано в анкете. Самой анкеты Илья не видел, может быть, Иванов, заполняя её, сократил имя жены, и зовут ее Алла Ипполитовна, или Алина Ипполитовна, например. Может быть, это её фамилия? Почему было не уточнить? Теперь Илья заявится с дурацким: «Привет вам от Алли-Ипо». Но это деталь, хоть и не совсем пустяковая, всё же деталь. По-настоящему Илью тревожило другое. Сапливенко требовал от учеников составлять перед боем психологический портрет противника, а портрет Иванова Илье не давался: слишком много умолчаний угадывалось за строками задания, и слишком много в этих строках было противоречий.

Всю дорогу от Кожанки до Киева Илья обдумывал задание. Обойдя Фастов, он хотел идти, придерживаясь железной дороги, как сделал осенью, пробираясь на восток, но это значило, что на пути у него будет аэродром в Жулянах со всей охраной и расквартированными рядом частями. Да и к киевскому вокзалу подходить было рискованно, поэтому от Фастова он взял правее.

К концу второго дня пути, миновав Красный трактир, едва не заблудившись в узких улочках пригородных селений, Илья вышел к Батыевой горе. Впереди, за железнодорожным полотном поднимался Киев. Прямо перед Ильёй, внизу, серела чаша стадиона, а за ней, за нависшей над стадионом Черепановой горой, отчётливо и ясно виднелась устремлённая в хрупкое майское небо лаврская колокольня. Киев! Как же хотел Илья его увидеть! Даже такой, придавленный войной и потускневший, Киев оставался собой.

Близился вечер, с Батыевой горы в сторону города потянулись люди, работавшие здесь на огородах. Кое-как пережив первую военную зиму, в городе поняли, что кормить должны себя сами, и готовиться к следующей зиме начали в апреле. В своей затасканной телогрейке и измазанных глиной сапогах, с мешком за спиной, Илья мало чем отличался от огородников. С ними вместе он спустился к железнодорожному полотну и полчаса спустя уже подходил к Тарасовской.

Почти безлюдная улица тихо погружалась в ранние