— Пиши на тыщу! — громко сказал он.

За ним подскочил юркий старик и махнул на толпу:

— И меня марай, тоже рука не шарбата.

Катя, радостно сверкая смородинами глаз, сжала Костину руку. К столу пробивались новые подписчики.

На улице Морозов сказал:

— Культурности у меня не хватает, а то бы закатил им наречие не хуже кого.

— Какой ты молодец, дядя Иван! — смеялась Катя. С сопок откликались голоса ребят и выстрелы.

Костя забежал за лыжами и, вернувшись, виновато заговорил:

— Хотел твои обтянуть, но камусов не достал. Сегодня сходим так, а на другой раз подобью честь честью. — Он кивнул в сторону удаляющегося Морозова. — Понимаешь ли, в партию мужик хочет вступать. Хороший парень!

— Согласна, Константин Федорович! — Катя лукаво играла глазами и крепко толкнула плечом Костю. Сегодня она была необычайно жива и радостна, как сама молодость.

Татьяна Александровна ждала ребят.

Гурьян с Бутовым и Стуковым разговаривали в кабинете.

— Проходи, проходи, — позвал Гурьян, видя замешательство Кости. Директор поправлялся, хотя плечо у него было еще перевязано. — Ну, как живем?

— Ничего, работаем. — Костя опустил глаза. Вихрами волос и смуглым лицом он напоминал Гурьяна в молодости.

— Я сразу облюбовал паренька и заострил вопрос, — самодовольно сказал Бутов.

— Пустим фабрику — на рабфак его пошлем, — сказал директор.

На лыжи стали после завтрака. Застегивая юксы Вандаловской, Костя заметил:

— Чур не падать, Татьяна Александровна!

Он не мог скрыть удовольствия, что сегодня так просто пил чай с руководителями комбината и вот сейчас идет с ними на прогулку.

— Ого! Я, Мочалов, разве только разучилась, а раньше от охотников не отставала. — Татьяна Александровна поправлялась, выглядела бодрее.

Она взяла гладко выструганный шест и скользнула камусами по мягкому пуху снега. По первому движению Костя заметил, что она не похвасталась. Оставляя узкую канавку, они прошли новый поселок и выбрались на широкую накатанную лыжню ушедших вперед ребят. Длинные эвенкийские лыжи Татьяны Александровны меньше грузли в снег и шли ходче остальных. Оглядываясь на отставшую Катю, Костя двигал ногами изо всех сил, но догнать Вандаловскую не мог. Она скрылась за ярусами, когда Катя кувыркнулась в снег, зацепив лыжиной за вершину свалившейся сосны. Костя вернулся и легко подбросил ее на сильных руках. Жаркое дыхание девушки обожгло его лицо. Она закрыла глаза и тугими губами приникла к Костиной щеке.

Около первых столбов подвесной дороги вынырнула из ямурины Татьяна Александровна и погрозила им пальцем. Прилаживая оборванные ремни, Костя дрожал и нелепо бормотал:

— Смачная, а сушишь. Смотри, Катя, я не вытерплю.

— А что ты сделаешь? — дразнила глазами.

— Убегу отсюда или обаблюсь с какой-нибудь дурой…

— Угрожаешь?

— Нет, так… вообче… За што ты меня мучаешь?

— Не «вообче», а вообще говорят, чудушко!

Она вырвалась и пустилась на уклон, но юбка мешала широко расставлять ноги. И когда Костя догнал ее и крепко взял под руки, взглянула ему в глаза и, покорная, доверчивая, сказала:

— Котенок, не сердись! Как хочешь, так и будет. Но я боюсь, понимаешь… Будет ребенок, а мне хочется учиться. Нам обоим нужно учиться. Ох, как много учиться.

Костя сопел носом, подбирал позабористее слова, но вышло опять неуклюже.

— Я вот эту сопку переверну, если на то пошло. Только ты зря тогда, на кладбище, отшилась. Я и за книгой буду не последним. Дай только надумаюсь, в комсомол постучусь.

На просеке мелькнула фигура Вандаловской. Опираясь на шест, подавшись корпусом вперед, она стремительно летела с хребта. Позади белыми волнами вздымалась снежная пыль.

— Чертовски хорошо, ребята, нервы усмирять, — крикнула она. — Давайте вместе прокатимся с самой вершины.

…С прогулки возвращались перемокшими. В новом поселке впервые зажглись электрические лампочки. Сквозь одинарные рамы окон слышались голоса гармошек и песенников.

Проводив Татьяну Александровну, Костя с Катей остановились на ветряке, между поселками.

— Ну, куда? — робко спросил он.

— Как хочешь… Но я боюсь. Костя…

— Я не медведь.

Костя обнял девушку, она не сопротивлялась.

Улентуйских жителей, как поднятую ветром рожь, вздыбило известие о назначении суда. Таежным пожаром зашумел рудник. Тягучей нитью плелись правдивые и нелепые слухи.

Первую резолюцию о применении вредителям высокой кары вынес комсомол. Партактив и рудком были брошены на подготовку рабочих к суду. Летучие митинги бушевали в столовых, на дне шахт, посредине поселка, в междусменные часы.

Был вьюжный вечер, когда Катя позвала Татьяну Александровну на собрание женского актива. По дороге она украдкой взглядывала, поднимая голову, но ветер и белая муть мешали рассмотреть Татьяну Александровну.

Катя повернула лицо палящему ветру, глухо сказала:

— Глупость мы с Костей сделали, и теперь я хочу посоветоваться… Он настаивает идти в загс, а мне все равно.

— В чем же ты раскаиваешься?

— Я не раскаиваюсь, а просто неловко почему-то. Костя настаивает позвать вас с Гурьяном и Бутова, а мне стыдно как-то… К чему это?..

— Эх, вы, ребятишки! Обязательно погуляем на вашей свадьбе. Я все сделаю!

Из дверей клуба вырвались и расплескались по ветру нетерпеливые женские голоса. Татьяна Александровна рванула за скобку и на том месте, где несколько дней назад стояла Катя, беседуя со старателями, увидела Стукова. Он заканчивал доклад.

— Они принимали всяческие каверзные меры, чтобы завалить шахты, консервировать рудники, нанести вред социалистическому государству. Но у рабочего класса хорошее чутье, зоркие глаза и несокрушимые руки. Победила наша воля, наша сила и власть.

По Улентую теперь равняются видные предприятия золотой промышленности в Советской стране, о нас пишут в буржуазных газетах. Но мы не должны усыплять бдительности и не усыпляем ее. Пойдет у нас «американка», тогда мы покажем лучшие образцы советской молодой индустрии. Мы показали, как нужно переделывать бывшие каторжные рассадники в блестящие форпосты социалистического труда и быта.

Сидевшая в президиуме Варвара перешептывалась с соседкой, длинношеей, сухощавой женщиной в красном платке и косила одним глазом на Вандаловскую.

Вопросы докладчику самые разнообразные.

— Почему в столовых говядина с душком?

— Отчего в паек выдали мерзлую картошку?