В Москву приехала славистка из США Бесс Холмгрен после смерти Надежды Яковлевны и еще при жизни Лидии Корнеевны Чуковской. Бесс собирала материал для своей книги об этих женщинах, переживших сталинский террор и своих арестованных и погибших мужей. Бесс общалась с Лидией Корнеевной и со многими друзьями Надежды Яковлевны. Она приходила ко мне домой не раз, и мы долго беседовали с ней. Я с удовольствием вспоминала тринадцать лет моего общения с Надеждой Яковлевной. Мне ее очень не хватало в жизни, и было радостно рассказывать о ней умному и внимательному собеседнику. Бесс отлично знала книги Надежды Яковлевны, цитировала наизусть куски из них. Но ей не довелось ее знать лично. И потому я очень старалась, чтобы Бесс приблизилась к Надежде Яковлевне, чтобы Бесс тоже захотелось бывать на ее кухне, слушать и говорить с ней, чтобы Надежда Яковлевна тоже назвала Бесс “славной бабой”.

Одна из наших бесед заканчивалась моими словами: если кто-то предложил бы мне на выбор – пойти на очень интересный фильм, замечательный спектакль, на важное для меня свидание или в гости к Надежде Яковлевне, – я выбрала бы Надежду Яковлевну, не задумываясь. Это так поразило Бесс (ведь я была тогда еще совсем молодая женщина), что она поставила эти мои слова эпиграфом к одной из глав в своей книге. Теперь я постаралась точно себя перевести с английского на русский. Уже перед отъездом домой в Калифорнию (Бесс тогда преподавала в Сан-Диего) она мне призналась: “Я очень уважаю Лидию Корнеевну, а Надежду Яковлевну просто полюбила по вашим рассказам”. И с Бесс, теперь профессором университета в Северной Каролине, меня тоже на всю жизнь подружила Надежда Яковлевна. В 1993 году у Бесс Холмгрен вышла книга “Women’s works in Stalin’s time” с подзаголовком “On Lidia Chukovskaia and Nadezhda Mandelstam”. Книга хорошая, глубокая, с пониманием нашей жизни в сталинские времена, особенно если учесть, что Бесс “тут не стояло”, по любимому присловью Анны Ахматовой.

6

Надежда Яковлевна всегда утверждала, что хорошие стихи не нуждаются в толкованиях, они говорят сами за себя, в них и так всё сказано точно и лучшими словами. Я ей перечила: это вам ничего не нужно, вы были внутри работы Мандельштама, записывали стихи с его голоса, а потом еще запоминали наизусть и много раз переписывали. А людям нужны ваши реальные комментарии к стихам Мандельштама. Надежда Яковлевна не соглашалась. Но вот однажды она спросила меня о строчке Мандельштама – “Я пью за военные астры…” – почему именно “военные астры”? Я ответила, что осенью началась Первая мировая, а потому астры военные. Надежда Яковлевна сказала, что не только. Та осень была урожайна на астры, они стали очень дешевы, хотя обычно цветы в России дороги. И все покупали эти астры и дарили солдатам, едущим на фронт. Вот! – обрадовалась я. А вы говорите, что не нужны реальные комментарии к стихам. Потом я видела, что на полях американского трехтомника стали появляться ее карандашные пометки. Какое счастье, что Надежда Яковлевна все-таки написала свой комментарий к стихам 1930–1937 годов.

Я работала в Литературной консультации рядом с ЦДЛ. И однажды там, в буфете, я увидела жареных рябчиков. Я их в жизни не пробовала, но знала, что В. Маяковский велел буржуям есть ананасы и жевать рябчиков. Я решила Надежду Яковлевну попотчевать буржуйской едой. Она, отведав рябчиков, сказала: “А писателей по-прежнему неплохо прикармливают”.

Не раз Надежда Яковлевна говорила, что она стала видеть во сне еду “с селянками, пирогами, расстегаями”, всё это подавали к столу в доме отца в Киеве. И заключала: наверно, у таких глубоких старух, как я, эти сны заменяют эротические.

Я рассказала Надежде Яковлевне, что была на прекрасном концерте Эвы Демарчик в ЦДЛ: замечательная польская певица, поет песни только на стихи настоящих поэтов, две песни пела на стихи О. Мандельштама. А потом вышла пластинка Эвы Демарчик, я купила себе и Надежде Яковлевне. Мы у нее слушали пластинку вместе – “Жил Александр Герцович” и “Сегодня ночью, не солгу…” (у Эвы Демарчик эта песня называлась “Цыганка”):

Сумасшедший быстрый ритм, рифмы, ощущение чертовщины Надежда Яковлевна уловила в польском тексте, и это ей понравилось. И хотя она не признавала песен на стихи Мандельштама, тут сказала – “интеллигентная певица, понимает, что поет”.

Когда после ареста Синявского и Даниэля зародилось диссидентское движение, Надежда Яковлевна всячески ему сочувствовала, только недоумевала, откуда оно могло взяться после 50 лет тотального террора большевиков. Среди диссидентов были и ее добрые знакомые, например, Наташа Горбаневская и Вера Лашкова. Надежда Яковлевна со своих состоятельных посетителей собирала дань для пострадавших от власти, отдавала и свои деньги.

7

Надежда Яковлевна не на словах, а на деле была настоящей христианкой. Последние годы она общалась с отцом Александром Менем, жила летом у него в Семхозе, о. Александр стал ее духовником. Она всегда с радостью ждала его прихода. Мне не довелось встречаться с о. Александром Менем у Надежды Яковлевны, наверное, их встречи были приватными, без гостей. Если же я приходила к Надежде Яковлевне следом за отцом Александром, она упоминала об их встрече и бывала всегда как-то особенно просветлена. Надежда Яковлевна без всякого сомнения верила, что она обязательно встретится со своим отцом и Осипом Эмильевичем.

С Осипом Эмильевичем она разговаривала и выясняла отношения, как с живым. Однажды я застала Надежду Яковлевну одну и невероятно возбужденной и огорченной. Надежда Яковлевна в сердцах сказала мне: “Я развожусь с Оськой, я покажу ему, когда мы встретимся”. Оказалось, что Вика Швейцер нашла в РГАЛИ стихотворение Осипа Мандельштама “Стансы” (“Необходимо сердцу биться…”), обращенное к Е. Поповой (Лиле Поповой), жене Владимира Яхонтова.

Это стихотворение Осипа Мандельштама, написанное в 1937 году в Савелове, Надежда Яковлевна и Анна Андреевна решили забыть, не вспоминать, не записывать. И вдруг оно всплыло. Надежда Яковлевна не могла простить мужу не его увлечения красивой женщиной Лилей Поповой, а его подыгрывания “сталинистке умильного типа”.

Я же с жаром убеждала Надежду Яковлевну: вы сами лучше всех написали о том жутком времени, о смертном страхе одних и помраченном энтузиазме других. О времени, когда невозможно стало писать о женщине только как об ангеле чистой красоты. Хорошо было Пушкину, да и то не очень. Осип Эмильевич ведь раньше всех понял Сталина и написал о нем – “Мы живем, под собою не чуя страны…”. А дальше, после Чердыни и Воронежа, Мандельштаму нужен был хоть какой-то слушатель, о читателе он уже и не помышлял. Осип Эмильевич знал твердо, что и ему придется погибать “гурьбой и гуртом”. Осип Эмильевич заслужил ваше прощение.