с Яной на эти дни и предоставив Вожака и остальных самим себе. Но нам обоим так нужны были эти дни покоя и взаимного неспешного изучения, что вспоминать о всем мире с его угрозами просто не было сил. Моя ошибка.

— Не забыл ли ты, в чьих руках здесь поводок, Вожак? — произнес я, как можно глубже пряча вспышку ярости. Нельзя подпитывать эмоциями таких, как этот паразит. Стоит позволить ему только зацепиться, и он рано или поздно вползет внутрь.

— Тебе не понять, но я объясню только один раз — мы устроены не так, как вы. У нас есть понятие семьи. Мы не уничтожаем своих женщин и детей, даже если они обладают большей силой, чем мы сами. Сила твоей женщины и твоего потомства — это твоя сила тоже. Мы объединяемся вместо того, чтобы убить.

Волна презрительного недоверия, пришедшая от Вожака, была слишком очевидна.

— Так это именно потому, что вы, люди, имеете свойство объединяться, ты сейчас едешь к твоему родителю с аурой чернее ночи? — насмешливо прошелестел он. — Как думаешь, через сколько лет сам окажешься в том же положении? В лучшем случае просто побежденным, униженным и вынужденным идти на любые условия, дабы сохранить хоть то, что имеешь?

Стыд снова поднял свою голову в моей душе, но я быстро затолкнул его обратно. Наши отношения с отцом — это совсем другое. И я не в той ситуации, чтобы испытывать угрызения совести. На это еще будет время, когда добьюсь всего, чего хотим мы с Яной. Вот тогда на досуге и можно будет предаться терзаниям в спокойной обстановке. Сейчас же надо гнать их прочь!

— Как я уже и сказал сначала, тебе не понять всей глубины и сложности человеческих отношений и связей, — равнодушно ответил Вожаку, полностью отгораживаясь от него. — Поэтому все, что тебе нужно уяснить — я тот, кто по-прежнему отдает приказы, которые и ты, и твои сородичи обязаны беспрекословно выполнять, и так останется еще очень долго. А я приказываю НИКОГДА не сметь приближаться к моей женщине и ребенку. Уяснил?

— Конечно, — с едва уловимой ноткой насмешки протянул Вожак, и мне снова ой как не понравилось эта двусмысленность звучания. — Ты ведь тут Хозяин, человек двух душ. Хочу лишь донести до тебя пару вещей. В того брата, из которого твой отпрыск выжег нашего соплеменника, обратно никого подселить не удалось. Все наши усилия оказались тщетны. Запаяны все каналы входа, и вполне возможно, что это сделала твоя женщина. Позже.

Я напрягся, стараясь никак не выдать этого.

— И что с того?

— А то, что она с легкостью лишает тебя сторонников, плодя при этом непримиримых противников. Тебя все еще это не беспокоит, человек двух душ? Все еще веришь, что она рядом с тобой, чтобы увеличить твою мощь, а не разрушить ее по капле?

Я не собирался растолковывать Вожаку, что мне не нужна сила в виде подконтрольного орденского братства навечно. Это было временное средство, как и сами мааскохии. Поэтому меня нисколько не волновало сказанное. Все равно — как только я добьюсь от отца желаемого, то избавлюсь от этой обузы. Но пока озвучивать это и давать Вожаку время для какого-нибудь подлого маневра я не намерен. Хотя в глубине души и грызла мысль, что он и так достаточно четко все представляет. А возможность того, что присутствие Яны рядом не более чем хитрый стратегический ход того же Романа… да, она оставалась. Я по-прежнему мог только догадываться, насколько велика степень его влияния на мою женщину. Но каковы бы ни были причины изначально, я видел, что ее чувства ко мне очень менялись с каждым проведенным вместе днем. Может, моя борьба за ее преданность находится в начале длинного пути, но ведь и останавливаться я не собирался, как и выбирать средства в достижении нужной цели.

— Ничего не ответишь на это, человек двух душ? — напомнил о себе главный мааскохии.

— Нет. Это не волнует меня. И тебя тем более не должно волновать. Моя женщина — моя проблема.

— Ну раз так, то подумай о том, что с потерей союзников сам становишься слабее, Хозяин, — последнее слово буквально сочилось сарказмом. — А значит, в любой момент может оказаться, что поводок-то ты удержать будешь не в силах, и он станет твоей собственной удавкой.

— Смеешь угрожать мне, Вожак? — я снова сдавил его достаточно, чтобы дать ощутить, в чьих руках контроль.

— Нет, что ты. Лишь напоминаю, что подчиняются только по-настоящему сильным. Остальных ждет поражение и необходимость либо умереть, либо смириться с неизбежностью чужой воли.

— Подумаю об этом на досуге. Но это не отменяет никак моего приказа — моя женщина неприкосновенна. В следующий раз, если посмеешь приблизиться к ней, я убью тебя не раздумывая, и плевать, найду кого-то на твое место! — Переливы Вожака выдали его раздражение.

— Она и тот, кого она носит, опасны для тебя! — сделал последнюю попытку паразит.

— Для меня или для тебя, Вожак? Боишься, что тебя живьем отправят на погребальный костер? Так не смей соваться и останешься цел.

Но на самом деле в тот момент я уже понял, что в любом случае в живых его не оставлю. Что-то в его ауре дало мне понять, что Вожак никогда не согласится с моим решением вернуть их в родной слой бытия и наверняка попытается напасть. Поэтому, как только в мааскохии отпадет прямая надобность как в силовом механизме, я его уничтожу, а остальных — пока не оклемаются и не выстроят новую иерархию — вышвырну из нашего мира и попрошу помощи Амалии в том, чтобы запечатать проход намертво. Как бы она ни осуждала меня за содеянное, в помощи никогда не откажет. Все. Конец истории.

Перекошенные двери барака были открыты настежь. Шагнув внутрь, я увидел в передней части длинный деревянный стол и такие же скамьи по обеим сторонам. Дальше было просто пустое пространство пола с остатками почти истлевшей от времени соломы и тряпья, больше похожее на обычную труху. Все, что сохранилось от самодельных спальных мест, которые рабы когда-то сами мастерили для себя, чтобы не спать прямо на земляном полу. Вот уж правда: чем богаче люди, тем жаднее. Мне случалось бывать и в других сохранившихся до наших дней рабовладельческих поместьях. Во многих, гораздо более скромных, чем это, владельцы озадачивались хотя бы тем, чтобы у их живой собственности была грубо сколоченные многоярусные подобия кроватей.

Он сидел спиной ко мне за этим пыльным старым столом, с привычно идеально прямой спиной и уставившись